ЮРИЙ СБИТНЕВ - ВНЕ ЗАКОНА

Ноги олененка застряли в колоднике, и, пока Кеша освобождал их, мать бегала вокруг и тревожно гукала.

– Не бойсь, убегете, – пообещал ей Кеша. Был он уже спокоен. Но, освободив теленка, присвистнул: – Чо, брат, дела твои тьфу! – Тоненькие ноги не держали зверя, и он снова ткнулся на колени. – Что же мне с тобой делать, пацан? – Попробовал взять на руки, прошел немного.

Лыжи под тяжестью проваливались, путались в валежнике и ветвях кустарника.

Олененок не сопротивлялся, он приник к человеку, словно бы ребенок, и только мелко-мелко дрожал. Важенка тоже жалась к охотнику, забегая вперед и возвращаясь.

– Беги, глупая! – гаркнул на нее Кеша и опустил свою ношу на снег. – Не уйти нам вместе.

За ветром явственно было слышно, как бушует где-то совсем уже рядом огонь.

– Как в трубу дует, – сказал Кеша и снова поглядел в глаза олененка. – Эх, пацан, пацан!

И тут из чащи вывалился Рваное Ухо. Он замер в трех шагах от Кеши, тяжело дыша, словно бы загнанная лошадь. Мокрые бока зверя грузно ходили под лохматой шкурой. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу – человек и медведь. Легонькая малопулька болталась за плечами охотника, но пальцы уже сжимали рукоять ножа. И вдруг Рваное Ухо, будто вспомнив что-то, прыгнул в сторону, и только белая опушь снега заклубилась на том месте, где только что стоял он.

Пропала и важенка.

Напряжение, которое охватило Кешу, так же быстро отхлынуло, как и пришло.

– Двоем нам не уйти. Не уйти двоем, – сказал он олененку, и тот еще пуще задрожал, будто бы понял слова человека.

Кеша погладил левой рукой горячую морду малыша, легонько прихватил и потрепал уши.

– Заживо сгоришь, глупый!

И, вдруг решившись, твердо левой рукой отогнул к спине податливую, мягкую морду, правой ударил ножом в горло. Олененок дернулся, засучил ногами, и кровь толчками полилась в снег.

Кеша уходил на юг размашистым шагом, и вместе с ним уходили на юг птицы и звери. Перемахивая с дерева на дерево, шли по верхам табуны белок, обгоняя охотника, бежали соболи. Из сугробов поднимались куропатки и, шумно ударяя крыльями, летели прочь. Малая птица уходила. Следы лисы и зайца, рыси и волка, медведя и оленя, сохатого и куницы перепутались меж собой. Звери шли одной дорогой. Их гнал страх.

И снова Кеша увидел стадо оленей с мудрым и старым самцом впереди, и снова мимо прошмыгнула лиса, и где-то прогромыхал по тайге Рваное Ухо. Охотник понял: огонь, шибко пройдя по сушняку подлеска, брал их в клещи. Звери искали выхода. Нельзя терять ни минуты: клещи замкнутся – и тогда…

Кеша шел звериной, глубоко пробитой тропой. Звери уже не разбегались по тайге, а кучно шли к выходу из огненного кольца. Человек шел их дорогой. Сломалась лыжа. Кеша шел пешком. Малопулька цеплялась за деревья и кустарник, мешала идти, но он не бросал ее. Стало трудно дышать. Едкий влажный дым выедал глаза, застилал дорогу.

Все темней и темней становилось в тайге. Темней и жарче. Кеша не оглядывался, но чувствовал спиной надвигающуюся стену огня.

– Шутишь, не возьмешь! – шептал охотник, наддавая шагу и задыхаясь в розовой мгле тайги. – Не возьмешь!

Чего боялся он больше всего, случилось: подвернулась на ослизлой колодине нога. Острый сук глубоко рассек от уха до бороды лицо. Боль ударила от лодыжки к бедру. Кеша поднялся, до хруста сжимая кулаки и скрежеща зубами. Пошел, всем телом припадая на здоровую ногу.

«Разойдется, – подумал о ноге и ладонью смахнул кровь с лица. – Пристынет! – Заныла правая рука, и он только сейчас заметил, что все еще сжимает рукоять ножа в застывших каплях крови. – Впервой зверя убил не ради добычи… Разом… С одного взмаха… – Путались, ускользали мысли. – Раз – и все…»

И снова упал и снова зажал в челюстях крик.

– Нет, шалишь! Еще не конец, – то ли думал, то ли шептал, с трудом проталкивая в легкие густой, смрадный воздух. – Откуда огонь?! – впервой задал себе вопрос и не нашел ответа. – Огонь! Огонь! Почему? Зимою пожар? Огонь?…

Он уже не бежал и не шел. Он кидался вперед, падал и снова кидался. Так идет посуху к воде рыба, выброшенная на берег. А где-то рядом, чуть впереди и слева, ломился через тайгу Рваное Ухо. Медведь дважды пытался пересечь опередившую и вышедшую на его путь стену огня. И оба раза шарахался прочь, закладывая круги в поисках выхода. Шедший по вершиннику пламень обрушил на него золотые искры, ожег тело. Затлела, запепелилась шкура. И зверь, рухнув, рыча и воя, катался в снегу, притушивая огонь, и снова бежал тайгой, преследуемый запахом паленой шерсти.

В неглубокой, вымытой весенними водами и дождями влумине, до камней разбороня снег, стонала медведица. Тяжелая, с большим животом, она грузно сидела, привалившись спиной к выскорью. Тело ее содрогалось, и стон раненой плоти и умирающей, в ней так и не народившейся жизни вырывался из оранжевой, в белых хлопьях пены, пасти. Медведица уже не могла ни ползти, ни рвать когтями землю. Она сидела, широко раскинув лапы и уронив меж них живот.

Рваное Ухо прытко, насколько позволяли слабеющие силы, прошел мимо, сторонясь ее взгляда и запаха. Среди дыма и гари он различал этот запах.

Огонь бежал по тайге золотыми внежигами. Прыгал светлячками с ветки на ветку, кружил шмелями. И вдруг, разом охнув, охватывал деревья от подножья до вершины. Снопы искр, черные клубы дыма и лиловые языки пламени, словно бы выброшенные неведомой силой, взмывали в небо. И стена огня рассекала тайгу, а внежиги, светлячки и шмели, шипя, плюясь и гудя, снова забегали вперед, обгоняя оранжевый вал. Таял, пузырился снег, вспухали и лопались стволы елей, раскалывались камни и деревья, выламывая ветви, корчились в агонии.

Низкое небо с тяжелыми тучами прижимало дым, и было уже не понять, где начинается земля и кончаются тучи.

Сник, улегся ветер, но от этого пожар не стал тише. Вал огня шел уже сам по себе, ветер сделал свое дело. И теперь дремал, оттягивая время, когда на материке люди почувствуют запах пожара.

Звериная тропа круто пошла вниз, вдруг снова разбившись на сотни отдельных следов. В затухающем сознании мелькнула мысль: «Вырвался!…» Даже сейчас, в минуты, казалось бы, непоправимой беды, глаза продолжали замечать тайную жизнь тайги.

В дымящейся одежде, с обгоревшим лицом и руками выполз Кеша из огня, жадно, как зверь, прихватывая спекшимися губами снег.

Тайга обрывалась, подсеченная камнепадом. Где-то позади осталась плотная завеса дыма, и воздух, такой невесомый и чистый, разом наполнил легкие, причиняя боль, вызывая кашель. Кеша кашлял, отплевывая черные сгустки крови и копоть. Он силился встать совсем так же, как встреченный им олененок, и не мог сделать этого. Кашель катал его по снегу, выворачивал, трепал голову, выламывая ребра. Ему не было конца. Все внутри Кеши пылало. Хотелось пить, нестерпимо болело разбухшее лицо в черных пятнах ожогов. Непослушными пальцами охотник хватал снег, заталкивал его в рот, но кашель не давал остудить пылающее горло. «Нет, врешь, оклемаюсь!» – думал Кеша. Прояснились мысли, собиралась и крепла воля. Человек снова, уже в который раз, возвращался к жизни.