А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2

Так что же спрятано в том произведении? Что вело писателя по трудным горным тропам к заснеженным вершинам эпистолярного мастерства? Приходится вновь раскапывать тайное, снимать пласты наносного, идущего от авторской замкнутости или от субъективизма критиков. Да, в жизни БВП была не только супружеская любовь, таится там и супружеская неверность. Иначе откуда было взяться блестящему рассказу-откровению "Весна в Фиальте". Разве только украсть у гениального Бунина из его "Темных аллей", но он напишет их намного позже (вот и решай: кто и что, у кого украл!). Кстати, и Бунин взлетал с низкого старта бытовой измены к великим поэтическим восторгам.

Но это любовное потрясение наступит позже, чем состоялся разбираемый роман как художественное произведение. О той своей любви БВП напишет (изменив имя, приличия ради): "И с каждой новой встречей мне делалось тревожнее; при этом подчеркиваю, что никакого внутреннего разрыва чувств я не испытывал, ни тени трагедии нам не сопутствовало, моя супружеская жизнь оставалась неприкосновенной… Неужели была какая-либо возможность жизни моей с Ниной, жизни едва вообразимой, напоенной наперед страстной, нестерпимой печалью, жизни, каждое мгновение которой прислушивалось бы, дрожа, к тишине прошлого? Глупости, глупости!.. Глупости. Так что же мне было делать, Нина, с тобой…"

Скорее всего, по воле автора, главный герой искал защиты от жизни в любви к женщине, оперируя достаточным опытом. То могла быть первая любовь автора или наблюдения за жизнью близкого окружения – матери, отца, многочисленных родственников. Последнее оставляет, как правило, блеклый след: именно в полутонах и описано супружество главного героя. Скорее, и воспоминания о первой любви БВП приберег для другого случая. Хотя, быть может, они трансформировались в иное чувство. Тогда обесцененный капитал и здесь мог быть применен: "И все давным-давно просрочено, и я молюсь, и ты молись, чтоб на утоптанной обочине мы в тусклый вечер не сошлись". Это стихотворение было написано в 1930 году (через год после выхода в свет романа); через пару лет вышел роман-покаяние "Подвиг" с припиской – "Посвящаю моей жене". Согласимся с простым выводом: было за что каяться, из-за чего лепить посвящение.

Раскопки более ранних (или поздних – как считать!) пластов дают определенную наводку-наколку: "Не надо слез! Ах, кто так мучит нас? Не надо помнить, ничего не надо… Вон там – звезда над чернотою сада… Скажи: а вдруг проснемся мы сейчас"? Этот стих относится к 1923 году! В том же году оставлены еще почти что прямые улики: "Сонник мой не знает сна такого, промолчал, притих перед бедой сонник мой с закладкой васильковой на странице, читанной с тобой…"

Скорее всего, у поэта было Божественное восприятие любви, – оно всеобъемлюще, космогонично. Но для его накопления, преобразования в качество трансцендентального уровня требуется время, идущее нога в ногу с исчерпанием времени жизни! Только тогда рождаются обобщения: "Когда захочешь, я уйду, утрату сладостно прославлю, – но в зацветающем саду, во мгле пруда тебе оставлю одну бесцветную звезду… Над влагой душу наклоня, так незаметно ты привыкнешь к кольцу тончайшего огня; и вдруг поймешь, и тихо вскрикнешь, и тихо позовешь меня…"

Насытившись любовью к женщине, вернее, переведя ее в ранг познанной реальности, но неразгаданной души, поэт способен заговорить уже совершенно иначе. Возьмем, к примеру: "Есть в одиночестве свобода, и сладость – в вымыслах благих. Звезду, снежинку, каплю меда я заключаю в стих".

А дальше – больше: "Касаясь до всего душою голой, на бесконечно милых мне гляжу со стоном умиленья и, тяжелый, по тонкому льду счастия хожу". Бесспорно, талант к высокому полету даже в такой неспокойной и сложной стратосфере, какой является любовь, БВП имел от рождения. Небольшие эксперименты помогли уточнить кое-что, разобрался не умом, а сердцем в гениальных схемах, начертанных Богом. А они, как все гениальное, просты. Просты настолько, что и не верилось: отсюда продолжение маленьких ошибок и шалостей. Однако это не искажало общего восприятия: "Что нужно сердцу моему, чтоб быть счастливым? Так немного… Люблю зверей, деревья, Бога, и в полдень луч, и в полночь тьму".

Странным, но, вместе с тем, и вполне земным веет от личности главного героя романа. Разговор о Защите здесь абсолютно уместен: да, наша вполне земная жизнь не столь комфортна во всех отношениях, и людям, проживающим в различных ее уголках, необходима усиленная протекция – от Бога, от Природы, от Социума. Защита необходима, как это не звучит странно, нужна, прежде всего, от самоих себя, а потом уже от окружающего людского зверья, от коварного социума. Будем помнить, что люди транспортировались из одного зачатка. Бог сотворил исток популяции – Адама, Еву. Далее серьезной постельной работой занялась уже эта первая пара людей. Но там, где в роли творца выступает человек, дьявол легко подбрасывает скользкие арбузные корки, называемые святотатством, греховностью: появился Авель и Каин. Первый был чистым, второй нечистым, и Каин убивает Авеля. Так и пошло-без остановок и пересадок. В каждом человеке сидит зачаток авелевских (то есть добрых) или каиновских (то есть злых) поступков. Этими свойствами, их соотношением и формируется лицо популяции и отдельной личности. Здесь, на этом психолого-демографическом перекрестке и рождается потребность в Защите. Сдается нам, что в генофонде главного героя, как и самого автора романа, было больше вкраплений от Авеля, чем от Каина. Хвала им за это! Есть у них право на последнее слово, а оно было примечательным: "… И умру я не в летней беседке от обжорства и от жары, а с небесной бабочкой в сетке на вершине дикой горы" (1972 год).

Можно было бы и закончить литературоведческие откровения этой строчкой из замечательного стиха БВП, но вонзился вдруг в рациональный мозг вопль: "Не судите, да не судимы будите; ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?.. Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть из глаза брата твоего" (От Матфея 7: 1-3, 5). Взалкало окороченное самолюбие: больно и жалко отвращаться от только что написанного, ибо вынуто оно из самого сердца, выволочено из глубин его с помощью клещей сопереживания. Тогда вспомнилось из той же книги Святого Евангелия: "Не давай святыни псам и не бросай жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас" (7: 6).

Как не верти, но придется все же вменить в вину главному герою романа (а точнее его родителю – автору) грех забывчивости. Написано же в Священном Писании четко и ясно: "Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете, стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят" (От Матфея 7: 7-8). Однако выполнять сей постулат необходимо с Богом в сердце. Но с этим, как сдается нам, плоховато было у главного героя романа. Да и в биографии автора романа на сей счет, кажется, имеются большие пропуски!