Людмила Петрушевская - Настоящие сказки

Ребенок привстал на цыпочки и схватил Барби Кэт, а потом схватил и Барби Машу.

— Ну куда, куда, неутыка? — сказала Валька в микрофон и пошла на маленькую разбойницу как стена.

Ребенок упал на колени и согнулся, защищая животом свои сокровища.

(Это была та самая девочка Женечка, которая держала под подушкой Барби, а родители наутро вытащили у нее куклу, чтобы продать ее за бутылку, но не продали, потому что в то утро у «Гастронома» таких покупателей не нашлось. И девочка играла с Барби еще несколько дней, пока вся семья не пошла на телепередачу, отобрав у Женечки куклу. Конечно, ребенок все спутал.)

Зал шумел, как море.

— Пусть не мешает! — кричали одни.

— Че катит на пацанку? — возмущались другие.

Ведущая опомнилась и добрым голосом сказала в микрофон:

— А хочешь, сама отрубишь ручки у кукол?

— Не-а, — возразила девочка, которая сидела на коленках лицом в живот, как свернувшийся ежик.

— Ну иди, поиграемся, иди, дура маленькая, — ласково сказала Валька и, с трудом нагнувшись, взяла девочку под локоток. — Иди, выиграешь, подарю тебе этих кукол, двух, хочешь?

— Хочу, — сказал ребенок себе в живот.

— И «мерседес»! — закричал в зале далекий папа.

— Да! — ответила Валькирия.

Зал захлопал.

Папа в семнадцатом ряду радостно потирал руки, переводя стоимость «мерседеса» в стоимость бутылок водки, спутался и вспотел от счастья.

А ведущая Валька, согнувшись, повела девочку к столику, на котором находились маленькая виселица и при ней музыкальный органчик с игрушечной табуреткой (рабочие так и не смогли отпилить скамеечку, плюнули и поставили орган рядом с виселицей).

Игорек окаменел, смущенно улыбаясь, а его мать, Шура-Шашка, в этот момент решительно сматывала бинты с головы, собираясь ринуться в бой вместо своего неумелого сына.

Она бы не отдала Барбей!

Вы что, трехкомнатная квартира!

Она сейчас пойдет и вырвет Барбей, вернет их Игорьку!

И в тот момент, когда Валькирия осторожно, вполголоса, учила девочку Женечку, куда поставить куклу Барби и куда накинуть маленькую петлю, Шура-Шашка наконец сдернула, поморщившись, последнюю повязку со своей больной головы и надела, шипя от боли, парик.

Трам-бамс! — и в первом ряду вместо помятой Шуры-Шашки засияла еще одна ведущая Валькирия, в таком же шелковом балахоне, с ярко-золотой прической, с тем же слегка опухшим видом и в черных босоножках (о, волшебный парик!).

А девочка своей тоненькой, как спичка, рукой доверчиво накинула петельку на шею Барби Маши (Барби Кэт она сунула за пазуху) и поставила куклу ногами на скамеечку.

Затем (шептала ей Валькирия) надо будет убрать табуретку из-под ног Барби, то есть отодвинуть вбок органчик со скамеечкой, и ей подарят обеих кукол!

— Хорошо? — по-доброму шептала Валька.

— Хаяшо, — отвечал ребенок.

Барби Маша стояла на скамеечке перед органом с петлей на шее, как партизанка в тылу врага.

Но ребенок не отпустил (на всякий пожарный случай) обещанную куколку, держал ее одной рукой крепко-крепко.

Скамеечка стала прогибаться под весом Барби Маши, маленькая защелка соскочила, пружинка освободилась, и органчик начал играть.

Он издал первый могучий рев, вздохнул и запел на множество голосов.

Под куполом зала засветился яркий свет, и все вздохнули.

Все замечтали, сердца у всех забились, глаза прослезились...

Дед Иван освободился от колдовства, встал и пошел к сцене.

Два неуклюжих лохматых ребенка преданно побежали следом за ним.

Туда же отправилась и мама Шашка, как две капли воды похожая на ведущую Валькирию.

Что касается самой Валькирии, то она тоже стояла и мечтала.

Она даже выронила из пасти свою вечную сухую корку (черствую корку науки).

В ее маленькой голове проносились видения — старый подвал, дружная семья ужинает коркой сыра... Мама-крыса в серых мехах, братья и сестры, пушистые и усатенькие, теплые и дружные... И вот уже это не мама-крыса, а сама Валька в серой шубе, бархатистая, пухлая, аккуратная, с чистым хвостом, кормит сыром своего сыночка Эдика (разумеется, это ее сын, как она раньше не догадалась), тоже чистенького, аккуратненького, бархатного, и все у них в порядке... Норка теплая, убранная, запасы есть — там мешок корок, там сало в пакете... Крупа «Артек»... Печенье «Юбилейное»... Сыр «Пошехонский»...

А люди — они несчастные... Им хочется и то, и другое, а жить дружно они не умеют... Надо дать им, сколько они пожелают, наколдовать — раз плюнуть... Вот сотни «мерседесов», вот гора телевизоров в упаковке... Вот ключи от квартир... Целый дом на триста квартир, всем участникам передачи по квартире... И той несчастной выгнанной невестке квартиру... И той старушке с инсультом — пусть ее возьмут из больницы, пусть она живет у дочери, и все будут рады, будут любить бедную брошенную ими бабушку... И тот ребенок-калека, пусть он встанет на ножки и идет с папой и с мамой, и будут они жить вместе... А тот несчастный, который уже год не спит, с тех пор как сбил на улице ребенка, пусть он подарит им свою новую машину, ладно. И та бедная женщина, которая украла у него со шкафа деньги, потому что он год пил, ел и одевался за ее счет... она обнищала... и эта женщина тоже уже полгода не спит и боится — пусть она выйдет за него замуж, и тогда деньги останутся в семье...

Так мечтала Валька, а органчик играл, кипятясь и подпрыгивая, и число ключей и «мерседесов» росло на сцене, ящики с телевизорами громоздились один на другой.

И сама Валька давно уже тоже воплотила свои мечты в жизнь, она стала дородной крысой, превратила Эдика в крысенка и теперь хлопотала, устраивая новую жизнь в подвале телевидения, как раз под кладовой ресторана.

А Шура-Шашка раньше деда дошла до сцены и сказала:

— Выиграли все! И мы тоже!

И взяла себе ключи и положила их на капот «мерседеса».

И велела:

— Подходить по одному! — И туманно пояснила: — По семье на рыло!

Все ее поняли сразу.

Шура-Шашка, златогривая, в шелках, с опухшей рожей, была награждена ревом зала и аплодисментами.

Народ начал действовать незамедлительно, но, поскольку музыка играла, все встали в дружную, чинную очередь, рядами, и, говоря друг другу «спасибо» и «пожалуйста», смеясь от души, они подходили к Шашке и получали из ее рук ключи, машину и ящик с телевизором.

Как-то все так волшебно устраивалось, никакой давки и смертоубийства, но дед все никак не мог дойти до своей Маши Барби, которая почти висела с петлей на шее на табуретке и нежно улыбалась, а ребенок стоял на страже около виселицы, держа Барби за ножки и ожидая момента, когда можно будет спрятать обещанную куклу за пазуху.

Дед никак не мог дойти до сцены, потому что везде вилась очередь, а он-то не занял очередь, то есть не встал в ряд, а впереди себя никто никого не пропускал, такие дела.