Сергей Алексеев - Когда боги спят

В последнее время Зубатый много раз слышал подобные слова от самых разных людей и всегда терялся, не зная что ответить. Сказать спасибо вроде бы не к месту: разве можно благодарить за такие чувства, как сострадание, стоящее рядом с чувством любви? Стоять молча и кивать тоже вроде бы нехорошо…

И сейчас он выслушивал знаменитого режиссера и одновременно не внимал его словам, потому что сознание зацепилось за слово «смерть» и сразу же вспомнился врач Кремнин, вернее, его утверждение, что где-то в Москве существует институт бессмертия. Конечно, Ал. Михайлов не настолько состоятельный человек, чтобы тратить деньги на будущее долголетие, да и не такой еще старый, но с его способностями проникать во все круги и сферы жизни, просачиваться сквозь самые толстые, неприступные стены и силой своего таланта воздействовать на сознание сильных мира сего, он должен получить, а точнее, вкусить благо бессмертия бесплатно. Его могут угостить, как угощают с барского стола крепостных актеров. И если еще не предложили попробовать столь экзотического яства, в любом случае, вращаясь в среде политиков и олигархов, он должен был слышать об этом институте.

Только вот как спросить, как объяснить свой интерес, не выдавая существование юродивого старца?

Просто так, в гости, Ал. Михайлов никогда не приезжал, поскольку вся его жизнь, кроме того короткого времени, когда он находился на съемочной площадке или охоте, была отдана поиску людей, готовых финансировать новый фильм. Что бы он ни делал, какие бы слова и речи ни произносил, каких бы депутатов ни протаскивал в Госдуму и за каких бы олигархов ни вступался — все было посвящено добыче денег. Причем, он не скрывал, не стыдился этого, и будучи хвастливым, в узком кругу с удовольствием рассказывал, как «обувал» известные нефтяные компании, газовиков и люберецких бандитов. По первости Зубатый даже спорить с ним пытался, мол, этично ли снимать на «грязные» деньги фильмы о чистых и вечных чувствах, однако у режиссера в запасе имелось десятки философски и исторически обоснованных аргументов, которыми неопытных собеседников он сбивал с ног.

— Вы, как патриот, согласны, переливать колокола на пушки допустимо. — говорил он. — Представьте себе, возможен и обратный процесс. Причем, порох, кровь и страдание насыщает медь особым, русским национальным звучанием.

Надо полагать, и на сей раз он явился не для того, чтобы высказать соболезнования, не исключено, познакомиться с новым губернатором и через него обновить связи со своими меценатами.

Пока Зубатый размышлял, как завести речь о таинственном институте, посвященный во все его дела Ал. Михайлов сам предложил свои услуги, мол, я знаю, цепь неприятностей не закончилась, вновь открыт вопрос с работой, однако по поводу Химкомбината не поздно все переиграть.

— А вы знакомы с Кузминым? — вдруг спросил он.

— Кто такой?

— Если спрашиваете, значит не знакомы, — задумался режиссер. — Ладно, берусь вас свести с ним и многие вопросы отпадут. Наверное, вы чем-нибудь его разозлили.

— Я много кого разозлил…

— Но только бы не Кузмина!

— Он что, святой?

— Пожалуй, святой. Нет, даже апостол. Вот его раздражать и, тем паче, злить категорически воспрещается.

Ал. Михайлов будто бы даже загоревал, но про Кузмина больше не поминал и стал убеждать перебраться в Москву, где открываются большие перспективы, и не нужно поддаваться ложной скромности.

— Скромность, дорогой Анатолий Алексеевич, — с удовольствием повторял он, — прямой путь к неизвестности.

Сменить место жительства, работу, обстановку — лучший выход из вяло текущей депрессии. Этот город все время будет напоминать о трагедии с сыном, о собственном поражении. Дескать, если есть какие-то мысли относительно своего будущего, надо их озвучить: в горе мы обязаны помогать друг другу.

Так обычно говорят с потерпевшим, с больным или с человеком, безвинно попавшим в тюрьму — в общем, с людьми, которые вызывают жалость.

— Мыслей много, — проговорил Зубатый. — А озвучить нечего.

Кажется, Ал. Михайлов решил, что он страдает провинциальной стеснительностью, решил разговорить, отвлечь.

— А вы никак на охоту?

— Можно и так сказать, — отмахнулся Зубатый.

— В таком случае, я с вами! Карабин и амуниция всегда со мной, — режиссер засуетился и вдруг пожаловался. — Как только сменилась власть, сразу изменилось отношение. Какие стали люди! Начальник охотуправления выдал всего две лицензии на медведя! Всего две! Как быстро все перекрашиваются!

— Это верно!

— Так берете меня? У вас же наверняка лицензии не отстреляны? Когда вам было… А мы бы вместе поехали и закрыли все бумаги!

— На сей раз не получится, я по делам еду. А вот вернусь…

— Когда?

— Через два дня.

— Ловлю на слове! — засмеялся Ал. Михайлов. — Буду ждать!

Посмотрел на сборы, что-то вспомнил, вмиг сделался вальяжным и продолжил тоном старой барыни:

— Полно вам, Анатолий Алексеевич! Вы не стесняйтесь. От души готов помочь, похлопотать, ей-богу!

— Это вы о чем?

— Да о помощи, о помощи! Ситуация-то не простая…

Зубатый про себя ухмыльнулся и подыграл.

— Впрочем, вы можете помочь…

— Разумеется, могу. Даже с Кузминым познакомлю.

— Знакомить не надо. Сделайте милость, отыщите мне адресок одного учреждения.

— Какого учреждения?

— В Москве или где-то в Подмосковье есть частная клиника. Занимается проблемами долголетия. Ее называют клиникой бессмертия…

— Боже правый… Вам-то зачем?

— Мне-то не к чему, да есть одно обязательство. Близкому человеку помочь.

— Вам бы в пору сейчас о себе подумать! — назидательно и чуть растерянно проговорил Ал. Михайлов.

— Только адрес клиники и к кому там обратиться, — нажал Зубатый. — Думаю, вам не составит труда…

Он не сказал ни да, ни нет, как-то неопределенно рукой махнул, выскользнуть хотел.

— Клиника, клиника бессмертия… Что-то не припомню, Анатолий Алексеевич…

— Скажите прямо, найдете клинику? Или кого-то еще попросить?

Знаменитый режиссер ставил фильмы и играл в них героев широких и великодушных, поэтому сделал вид, что обиделся.

— Что вы, право!.. Сейчас я не готов ответить. О клинике ровным счетом ничего не слышал… Да отыщу вам адрес!

— Спасибо, — Зубатый руку ему пожал. — Я приеду дня через два-три.

Он подхватил рюкзак и пошел в двери.

— А ружье? — вслед спросил Ал. Михайлов. — Вы забыли ружье!

Соринская Пустынь открылась внезапно и сразу от края до края. Она стояла на противоположном покатом берегу, среди высоких холмов, покрытых сосновым лесом, обращенная окнами на реку и задами на всхолмленные и зарастающие поля. Может, оттого, что день был ясный, а осенний воздух прозрачный и звонкий, может, потому, что смотрел издалека и с высокой террасы, но вначале деревенька показалась акварельным рисунком в детской книжке — чистенькая, с берендеевскими домиками, квадратиками огородов и еще зелеными выпасами, по которым бродили кони. И все это с размытыми, неясными линиями, призрачно, будто отражение на зарябленной воде.