Сергей Алексеев - Когда боги спят

— Знаете, я вас вчера впустила, — неожиданно и тихо рассмеялась она. — Чужого, незнакомого человека!.. Боялась, тряслась! И первую ночь спала так крепко и спокойно. Наверное, вы добрый и сильный человек.

— Не знаю… Бываю слабым и злым, особенно в последнее время.

— Я тоже бываю… Хорошо вот так разговаривать утром, когда все позади.

— А я вчера подумал: если не впустит, буду сидеть на крыльце, пока не околею.

— Ну вот, не хватало нам еще одного покойника!

Она смеялась и смотрела ему в глаза, как могут смотреть только дети, еще не нажившие комплексов и не набравшиеся грязи условностей. И он, на минуту забывшись, смотрел точно так же и чувствовал, как от неясного восторга распирает грудь. Потом у Зубатого вырвалась одна неосторожная и шутливая, без всяких намеков, фраза:

— Вы спасли меня от холодной смерти. Просите что хотите!

Но она, как птица, тотчас взмахнула крылышками и отлетела на высокую ветку. И сказала оттуда:

— Я не люблю просить. Никогда и ни о чем.

— Обиделись?

— Нет…

Это чудесное пробуждение и вспыхнувшее искристое чувство мгновенно заземлилось, как молния на громоотводе.

— Я приготовила завтрак, — как-то виновато сказала Елена. — Идите на кухню. Там умывальник и полотенце. Ромку уложу и приду.

— Ну что вы, я пойду, — он схватил ботинки. — И так ворвался ночью, напугал…

— Но я уже приготовила…

— Спасибо, пора и честь знать. Еще и завтрак!..

— Просто срабатывает сила привычки, — вздохнула она. — Я слишком долго была женой, домохозяйкой. Встаю и готовлю автоматически…

Эти ее слова обескуражили и тронули одновременно, отказываться было глупо и неуместно. Зубатый прошел на кухню, обставленную по-городскому, и только почувствовав аппетитные запахи жареного мяса и лука, вспомнил, что последний раз ел позавчера, в дороге. Он умылся под рукомойником и причесываясь перед зеркалом, обнаружил отросшую за двое суток щетину. Обряд сборов в дорогу был нарушен Ал. Михайловым, да и надолго ли он едет, что брать с собой в эту необычную командировку, Зубатый не представлял и поехал налегке, с одной расческой в кармане. Обычно кейс с бельем и туалетными принадлежностями за ним носил Хамзат…

Елена вошла на кухню, не взглянув на гостя, собрала на стол.

— Чем богаты, тем и рады. Прошу.

Сама села с другого конца и стала есть, деловито и аккуратно, не поднимая глаз.

Только за столом Зубатый вспомнил, на чем вчера оборвался разговор через дверь, но повторить свой вопрос — где жил все это время умерший старичок — язык не поворачивался. После того, почти мгновенного взаимного откровения, всякий разговор выглядел бы светской болтовней за завтраком. Он молча съел котлету в сухарях, кое-как выпил огненный чай и встал.

— Спасибо, все было очень вкусно, — выдавил дежурную фразу. — Мне пора.

— Вы вчера ходили к монастырю? — вдруг спросила Елена.

— Ходил, — удивленно протянул он. — Откуда вы знаете?

— Слышала, у мужа дорогу спрашивали, — в сторону проговорила. — Палатки на озере еще стоят?

— Не видел…

— Если стоят, будьте осторожнее. Там третий месяц люди живут, четверо, с миноискателями ходят, клады ищут. Могилы раскапывают, подонки…

И стала убирать со стола.

Получалось, однофамилец Иван Михайлович знал про гробокопателей и посылал его к ним!

Зубатый надел в передней ботинки, куртку и заглянул на кухню.

— До свидания.

— Всего доброго, — не глядя, отозвалась она, занятая хозяйством.

На улице был морозец, бело повсюду и заря в полнеба. Кричали петухи, где-то стучал топор и еще доносился глухой и сытый звук, будто молотом по разогретому металлу. Иней лежал на траве, земле, заборах и даже на стенах дома. Пятистенник с обратной стороны и впрямь оказался старым, дряхлым, и из сопревших от времени бревен курился парок, застывая в узорчатую, махровую изморозь — из дома уходило тепло, топили улицу. Посмотрев по сторонам, Зубатый двинулся знакомым путем к реке, отмечая, что дорога по полю стала лучше, грязь взялась твердой коркой, хотя еще не промерзла. И когда вышел на берег, вспомнил, какое число и обрадовался — сегодня инаугурация!

А на Соре отросли тонкие, зубчатые забереги, тихо звенящие от напора воды, в унисон им позванивали заиндевевшие кусты над рекой и колкий ледок под ногами…

Часа четыре он. бродил по разрушенному монастырю, а вернее, по тому месту, где когда-то стояла Соринская Пустынь, и вид руин навевал неожиданные чувства — некого облегчения, освобождения от прошлого, ненужных обязанностей и обязательств — пыльного и тяжелого шлейфа, который тянулся за ним многие годы. Несколько раз он доставал телефон, пробуя позвонить Маше, однако связи не было, весь этот край лежал в мертвой зоне, не подвластной коммуникационной цивилизации.

Он ничего не искал, ни на чем не сосредотачивал внимания; шел от одной развалины к другой по натоптанным тропинкам, иногда стоял, глядя на битый кирпич, или слушал, как скрипит железо в сохранившихся фрагментах старой кровли, стучит дятел или по-зимнему печально кричит синица. Людей не было, и палаток на берегу не оказалось, разве что остались квадраты выбитой, посохшей травы, мусор да кострище с горой золы. Видимо, кладоискатели уплыли на лодке, оставив после себя тропы, сотни полторы траншейных раскопов, ям и десяток вскрытых старых могил на монастырском кладбище, где сохранилась часовня. Вероятно, монастырь стоял на древнем торговом пути и сохранились легенды и предания о несметных богатствах какого-нибудь варяга или купца, зарытых в пределах обители.

К полудню он прошел по всем кладоискательским тропам и остановился на высоком берегу озера, где из земли торчал остаток крепостной башни. Было чувство, что монастырь отдали на разграбление, а потом взорвали храмы; иначе невозможно было объяснить вид руин. Стены сохранились лишь у братских корпусов и каких-то построек, стоящих с проваленными крышами; церкви же были словно изрублены вкривь и вкось, и над землей высились угловатые и высокие остатки стен, напоминающих скалы.

Теперь здесь добывали не только сокровища, но и стройматериалы, поскольку у кромки воды оказался бревенчатый причал и многоугольный штабель очищенного от извести кирпича, приготовленного к отправке. Похоже, не дачники тут разбирали стены, слишком велики объемы, впору баржу подгоняй. Отдельно, на козлах, лежал полосовой металл — скрепы, которые закладывали в стены. Для чего добывают их в развалинах, Зубатый знал давно. По уверению кузнецов с конезавода, это было железо, выплавленное на березовом угле, например, в шестнадцатом веке, почти чистое, не горящее в горне, мягкое, как пластилин, но при использовании особой технологии, пригодное для получения булатной стали. По ночам, втайне от посторонних глаз, они ковали клинки из этих скреп, подмешивая в металл порошок высоколегированной стали, потом оттачивали и опускали в кислоту, отчего на лезвии вытравливался рисунок булата. Такая шашка на черном рынке любителей холодного оружия шла по цене подержанного автомобиля.