Ирина Дедюхова - Снежная сказка

— Ты вообще-то, Евгения, выбирай выражения, да? — начал понемногу вскипать Толик.

— Сейчас я подберу специально для тебя парочку подходящих выражений! — заорала Евгения Алексеевна. — Ты, падла, когда кулаками на ментов махался, ты о нас подумал? Нет! А сейчас ты со спокойной совестью притащишься Новый год отмечать? «Женя, а дети где?» В Караганде! Да хрен бы с тобой — сиди ты в этом своем КПЗ до суда! Я вообще не знаю, зачем тебя оттуда вытащили! Такие деньги отдали! Как мне на твою рожу сейчас смотреть, если сердце кровью обливается, как только впомню, во что эта твоя физия кавказкой национальности мне обошлась? За такие деньги можно на Багамах Новый год встретить! И этого твоего суслика с собой прихватить!

Евгения Алексеевна зло ткнула кулаком в сторону адвоката, и Вадим Михайлович с трудом сдержался, чтобы не спрятаться от нее за тяжелые офисные гардины.

— На! На! Все забирай! — почти спокойно стал кидать пачки денег в банковских упаковках на ближайший к жене угол стола Арбацумян. — На Багамы езжай, ори там на всех, зеркала бей, как в прошлый раз в «Рошале»! Не переживай, я тебя не побеспокою…

— Да и ты не переживай, любимый! — саркастически отвечала ему лучшая половина, сгребая деньги в ридикюль. — Без комплексов заберу! А не собираешься беспокоить, так и не беспокой! Мне беспокойства меньше! Хоть одни праздники без твоего гундежа проведу! Ведь все праздники гундит и гундит: «Поедем домой, Женя!» Щас! Думала, хоть на один Новый год повезло! Хоть один Новый год он в КПЗ посидит! Идиот!

— Птичка по зернышку, а Женя по сотенке! — глумливо пропел Арбацумян, глядя, как жена аккуратно прибирает в сумочку и одинокие купюры из общей кучи вываленного им на стол барахла.

— А это что? Это что у тебя тут за «зернышки», петух бесхвостый? — потрясла перед ним пачкой презервативов Евгения Алексеевна.

— Не твое дело! — отрезал Арбацумян.

— Ах, не мое дело? — снова расстроилась, почти успокоившаяся Евгения. — Ну, как знаешь, дорогой! Учти, я тебе эти дела твои наизнанку выверну! Я про тебя на суде такое расскажу, что тебе пожизненное дадут! И только потому, что сейчас таких мерзавцев, как ты, расстреливать стесняются! Полосатенький пиджачок тебе очень подойдет, рецидивист! С Новым годом тебя, родной! Встретимся в суде!

Евгения Алексеевна вышла, оглушительно хлопнув дверью. Некоторое время Вадику было боязно смотреть на Анатолия, который молча сидел за столом, обхватив голову руками. Поэтому он так и продолжал стоять у окна, опустив глаза и цепляясь за гардину.

— Извини, Вадик, — тихо сказал Анатолий. — Вот ты видишь, какой у меня Новый год? У меня папа и мама из Волгограда, сюда приехали по комсомольской путевке… С Женькой мы в одном классе учились. Я же по-армянски только «баравзец» знаю… Никогда раньше ее моя национальность не занимала. А теперь требует Люсю на ее фамилию записать. Все у нее требования какие-то. Нездоровый антагонизм у нас, если честно. Компании у нее сейчас в клубе какие-то престижные…

— Не бери в голову, Толя! — как можно спокойнее ответил Вадик.

— Да что ты понимаешь? — затравленно посмотрел на него Анатолий. — У нее нынче, видите ли, политические амбиции! Они там при мэрии какое-то женское политическое движение организуют в поддержку преобразований в обществе и в защиту женщин…

— От кого? — недоумевая, спросил Вадим.

— От мужчин, естественно, — ответил Толик. — А я только после этого случая с ментовкой понял, что ни хрена о своих собственных детях не знаю. Стыдно сказать, я им раньше деньги на дни рождения дарил. Ну, не смотри ты на меня так! Некогда мне было! Ты же знаешь! А тут от Ларисы Терехиной они такие счастливые мне в КПЗ по мобиле звонили! Пашке там гитару подарили, он, оказывается, два года о ней мечтал, попросить стеснялся… А Люсе — куклу, которая поет армянскую колыбельную про светлячка. Мама и папа плакали, когда Люська им про этого светлячка спела… А Женька не понимает, что этим сукам при мэрии совершенно плевать на общество и его преобразования. Она же им взятки не носила, не видела их в разных видах. Работать она не хочет, на детей ей наплевать, на меня — тем более… Так я и поверил, что они об обществе там заботятся. Страшно подумать, во что все бабы превратятся, когда моя Женька их защищать станет.

Слушая эти горькие слова друга и подзащитного, Вадим Михайлович молча вынул из пухлого портфеля аккуратно упакованный сверток. В нем оказался полный комплект костюмов Деда Мороза и Снегурочки.

— Толик, давай оставим эту тяжелую тему, — сказал адвокат. — Ты только поясни, зачем тебе понадобились эти тряпки. И, если можно, давай все-таки постараемся все дела обстряпать без оружия.

— Боюсь, Вадик, без оружия ничего не получится, — задумчиво ответил Анатолий. — По мобиле ничего тебе объяснить не мог, конечно. Но ты сядь, выслушай, что я тебе расскажу, потом, может, и посоветуешь чего… Ты ведь многие нынче вещи лучше меня понимаешь.

— Ну, что ты такое говоришь, Толя! — застеснялся польщенный адвокат.

— Я правду говорю, Вадик, один на один, не выеживаясь перед посторонними, — отрезал Анатолий.

Вадим сел напротив Анатолия Варгезовича. Как раз перед ним оказалось в фото в настольной рамке, где его шеф обнимал за плечи худенького подростка и девочку с пышными хвостиками. Дети были мрачными, не в пример показательно широко улыбавшемуся отцу. Теперь Толик был таким же грустным, как и его Пашка на фото…

Итак, в КПЗ Толик сидел в камере, битком набитой узбеками. Эти узбеки поделились с Толиком разными восточными сладостями, ледяным, но очень вкусным шашлыком, вялеными фруктами и чаем, который они готовили из странных коричневых плиток, разламываемых ими с огромным восторгом.

Весь этот пир, по их словам, устроил им добрый Дедушка Мороз со Снегурочкой. У них на родине тоже есть такой персонаж народных легенд и сказаний, но живьем они его никогда не видели. Впрочем, один у них артист этого героя изображал по праздникам. А тут к ним в Кузяевку приехал самый настоящий деятель, олицетворявший местный Навруз, праздник Нового года и новых надежд. Причем, как и полагается, деятель этот явился с женой Снегуркой, которая шла за ним след в след на два шага позади. Каждого замурзанного узбека он одарил именно тем, что тому больше всего хотелось покушать. Даже на счет кизилового варенья и плиток чая угадал! Эти узкоглазые провожали его шлагбаума, махали вслед руками, незанятыми подарками…

А когда шлагбаум резко сбросили с высоты на ограничитель — он разбился вдребезги! Стал почему-то ледяным! Они оборачиваются к поселку, и видят, что чем-то прогневали русского Навруза! Все стало из этого противного холодного льда, который они заколебались с крылечек и отмостки дорожек чистить… А жили они все в подвале недостроенного коттеджа спикера городской Думы, господина Мокрушина. Приходят туда, а там — все изо льда! У них была лапша, на которую кипяток надо наливать — все пакетики прозрачные, ледяные… Чайник тоже ледяной! И подвал стал меньше, будто игрушечный. Их трехъярусные нары, газеты, которыми они накрывались, обогреватель электрический — все изо льда! Тогда они господину Мокрушину по ледяному телефону позвонили… Не они, а ихний бригадир — Теймураз-ога. Так господин Мокрушин ихнего огу облаял последними словами, приехал с ментовским нарядом… Всех узбеков в ментовку привезли. А те и рады! В КПЗ условия оказались гораздо лучше, чем в подвале у спикера. Чайник им другой выдали… А за то, что они всю дежурку вымыли и туалеты в отделении отдраили, им чай в любое время разрешили кипятить. Теймураз-ога при Арбазумяне через вертухай договаривался с капитаном, чтобы он разрешил узбекам в КПЗ пожить до весны. За это они обязались все отделение отремонтировать по высшему классу. Но всякие у них проблемы с пропиской, конечно. Посылали они ходока в Елец со всеми паспортами за визами, да только как их ходок теперь найдет — неизвестно. Вряд ли догадается, что они теперь не в Кузяевке, а в КПЗ живут. Но, речь, как говорится, не про узбеков все-таки.