Анар - Юбилей Данте

Бехиджа замахала рукой:

— Нет, нет, я стесняюсь! Я не мory играть при Джаваде Джаббарове.

— Почему это не сможешь? Отлично сыграешь. Вспомни Френгиз из пьесы! Она даже в то время не испугалась выйти на сцену!

Мухтар сказал Салману-киши:

— В Москве есть улица Арбат. Знаешь, что это значит? Арба — телега, ат лошадь.

— Хорошо, начали, начали! — оборвал его Кябирлинский.

Они репетировали место в пьесе, где Френгиз выбегает на сцену со словами: «Я родная дочь этой сцены!»

Образ юной, нежной Френгиз в трактовке Бехиджи, женщины довольно неповоротливой, толстоногой, с грубоватым лицом, всегда всклокоченной головой и в неизменно перекрученных чулках, получался более чем странным, однако Кябирлинский остался доволен ее исполнением.

— Браво, дочь моя! — похвалил ее. — Отлично! — Затем, обращаясь ко всем, добавил: — Искусство — значит гореть, кипеть, создавать! Тут требуется творчество, талант. И еще температура. Жар!.. При температуре тридцать шесть и шесть искусства не создашь. Ты должен пылать, кипеть, созидать. Художник должен принести себя в жертву сцене, он должен сгореть, превратиться в пепел, чтобы зритель поверил в образ, который он создает. Известно ли вам, что сказал Константин Сергеевич Станиславский?

Сторож Салман-киши посмотрел вопросительно на Мухтара. Роза опередила всех:

— Моя жизнь в искусстве! Кябирлинский согласно кивнул:

— Правильно! Этим самым он хотел сказать, уважаемый Салман-киши, что если не будет искусства, театра, то ему и жизнь не нужна. Ты понял, дорогой Салман-киши?

Салман-киши часто закивал головой.

Кябирлинский продолжал:

— Искусство, сцена, актер!.. Великие слова. Жизнь проходит, искусство остается! Ты слышишь меня, Бехиджа, доченька?.. Когда ты произносишь фразу: «Я родная дочь этой сцены!» — весь зал должен содрогнуться.

Кябирлинский умолк, задумался, снова заговорил:

— Я хорошо помню то время, вы его не знаете. Покойный Джафар Джабарлы написал все точно как было. Сейчас, слава аллаху, на каждую роль набрасываются десять артисток, а тогда мы не могли найти даже одну. Нам самим приходилось играть женские роли. Лично я сам столько раз играл Френгиз, Гюльтекин, Хумар…

Роза прыснула:

— Вы — Френгиз?! Кябирлинский тоже улыбнулся:

— Да, да, случалось и такое. Помню, мой двоюродный брат был бандитом, скрывался в горах, так он пригрозил: «Передайте этому своднику, если он еще раз наденет юбку и выйдет женщиной кривляться на сцену, я прикончу и его, и всех его артистов…» Нам пришлось бежать из деревни ночью, тайком, в фаэтоне. Да, были денечки!

— А вы не боялись, Фейзулла Худавердиевич? — спросила Роза.

— Ах, милая, до страха ли нам было? Мы тогда не думали ни о деньгах, ни о славе, ни о всяких там званиях. Ездили из селения в селение, играли различные пьесы: «Шач-дан-бек», «Лекарь поневоле», «Из, — под дождя — да под ливеень», «Наш постоялец покончил с собой». Мы хотели пробудить народ, открыть людям глаза… — Он вздохнул, — Да, верно говорят: что было, то прошло.

Послышался храп. Сторож Салман-киши сидя задремал. Мухтар подтолкнул его локтем, разбудил.

Фейзулла кашлянул, прочищая горло:

— Хорошо, продолжаем репетицию.

Он поднялся со стула, напрягся, побагровел, жилы на его лбу вздулись, глаза налились кровью. Обернулся к Бехидже, воскликнул:

— О, Френгиз, это ты?! Или мне снится сон?.. Ох, змея!.. Скорпион!.. О!.. Однако… Кто привел ее ко мне?!

Бехиджа растерялась, вздрогнула. По телу ее побежали мурашки. Втянула голову в плечи, затем неожиданно расплакалась.

Домой Фейзулла добрался только в полночь. Двор был погружен во тьму. Все уже спали. Он осторожно поднялся по железной лестнице, открыл ключом дверь, прошел в комнату.

Хаджар не спала. Спросила:

— Чего крадешься? Порхаешь, будто птица ночная. Фейзулла удивился:

— А в чем дело?

— В чем дело, в чем дело… Нечего дурачком прикидываться! Думаешь, не знаю, почему так осторожно ходишь? Боишься, лестница греметь будет.

— Ну да. Ведь соседи спят.

— О соседях беспокоишься?! Кто тебе поверит? Ты заботишься, как бы от шума не проснулась твоя краля. Не хочешь тревожить сладкий сон своей Ягут-ханум?

Ягут-ханум была их соседка, молодая красивая женщина, жила на третьем этаже. Она совсем недавно переехала в их дом. Кябирлинский видел ее всего несколько раз. На днях она поднималась по лестнице с ведром воды и повстречалась с Фейзуллой. Он взял у нее ведро и донес до третьего этажа. Хаджар, видевшая все это, до сих пор не могла простить мужу его галантность.

— О жене, о сыне не беспокоится, — ворчала она, — а сон этой вертихвостки бережет!..

— Не болтай глупости. Ты знаешь, я всегда так поднимаюсь, когда прихожу поздно. Зачем тревожить соседей?

— Когда прихожу поздно! — передразнила Хаджар.

— Интересно знать, почему ты являешься поздно? Где шляешься?

— Я работал. Не кутил, не развлекался…

Хаджар еще долго ворчала. Фейзулла лег, натянул на голову одеяло. Он сразу же заснул и почему-то увидел во сне Константина Сергеевича Станиславского.

Рано утром Фейзулла ушел в театр, на этот день был назначен общественный просмотр их нового спектакля. Эльдар тоже отправился на работу. Хаджар осталась дома одна.

Вскоре к ней заглянула Ана-ханум.

— Доброе утро, баджи, ты, я вижу, стираешь? Я тоже хотела взяться за стирку, да воду прозевала, опять ье идет из крана, проклятая! Что у тебя хорошего? Как дела?

— Да так, понемножку.

Ана-ханум села на стул, начала обмахиваться.

— Ох, жарко… Вчера видела твоего по телевизору, опя, он, бедняжка, не произнес ни слова, даже рта не раскрыл. Объясни мне, Хаджар-баджи, почему он все время молчит?

— Не знаю, дорогая Ана-ханум. Такая уж у них профессия, им не обязательно говорить. В том-то и весь секрет, чтобы создать роль ничего не говоря глазами, лицом, жестами. Неопытный, какой-нибудь там мальчишка, не сыграет тебе такую роль. Тут нужен опыт, умение. Всегда, когда бывают подобные роли, приглашают моего мужа. Уверены, уж он-то справится. Знают, у него большой опыт…

— Ах, вот как?.. А то я думаю, почему он, бедняжка, всегда стоит и молчит. Ни словечком не обмолвится.

Хаджар вынула из корыта простыню, начала выжимать. Обернулась к соседке:

— Хочу я тебя затруднить, Ана-ханум. Помоги мне, берись за тот конец.

Женщины принялись крутить в разные стороны свернутую жгутом простыню.

Хаджар сказала:

— Его часто вызывают на телевизор. И в кино вызывают. Только он не всегда соглашается. Ведь человек должен иметь совесть. Если бы Фейзулла был таким же пройдохой, как другие, он бы уже давно получил и звание и квартиру.

— Вот и я так думаю. Сегодня утром забегала дочь, сказала: на днях в театре дяди Фейзуллы пойдет новый спектакль; говорят, потрясающая вещь; люди из-за билетов головы пробивают друг другу. «Попроси, — говорит, — дядю Фейзуллу, пусть и нам достанет билет». Я сказала ей то же, что и ты сейчас мне. Говорю: «Дядя Фейзулла очень скромный человек, не из тех, кто будет руганью добывать билеты, если бы он мог достать — прежде всего достал бы для Хаджар-ханум, она, бедненькая, днями сидит дома, никуда не выходит».