Шервуд Андерсон - Повесть о человеке

Трудно вам будет, пожалуй, во всем этом разобраться, читатели моего рассказа о Уилсоне! Впрочем может быть и нет. Может быть, ум ваш яснее моего, и то, что так тяжело дается мне, для вас будет совсем просто.

Как бы то ни было, я должен рассказать вам все, что узнал, когда заглянул в этот водоворот порывов и побуждений, которые я, признаться, не очень-то понимал.

Откуда же взялась все, что я вам только что рассказывал о нем? Действительно так думала маленькая горбунья, или все было потом дополнено моей фантазией? Сейчас это уже совсем не важно. Гораздо важнее то, как думал сам Эдгар Уилсон.

По-видимому, он считал, что должен излить свою душу в стихах, но был убежден, что это ему не удастся до тех пор, пока он не встретит женщину, которая бы безраздельно физически ему принадлежала, и что только союз его с ней может даровать людям что-то поистине прекрасное. Надо было найти женщину, наделенную этой силой, и к тому же обязательно такую, которая отдалась бы ему без всякой корысти.

Видите, до какой степени он был поглощен собой! Ну вот он и увидел, что нашел эту женщину, когда встретил жену аптекаря в Канзасе.

Да, он нашел ее и сумел что-то дать ей взамен — что именно, мне трудно сказать, но только в жизни с ним она обрела самое подлинное счастье, удивительное и какое-то совсем необычное.

Пытаясь рассказывать о нем и его влияния на других людей, я как будто ступаю по канату, натянутому между двумя высокими зданиями над улицей, заполненной народом. Достаточно одного выкрика снизу, взрыва смеха, автомобильного гудка, и проваливаешься вдруг куда-то в пустоту. И тогда хочется жестоко посмеяться над собой.

Он стремился слить в своих стихах себя и свою любовницу, сделать эти стихи сгустками духа и плоти обоих. Вы помните, в одном из стихотворений, которые я здесь приводил, он говорит, что хочет соединить, сжать всех жителей города в одно человеческое существо и полюбить это существо.

Все это невольно заставляет думать, что Уилсон — человек очень властный и даже наделенный какой-то губительной силой. Читая этот рассказ, вы увидите, что он и меня сумел подчинить себе и заставляет меня, даже сейчас, служить своей цели.

Он захватил эту женщину и поработил ее. Он хотел владеть ею всецело и безраздельно. Каждый мужчина этого хочет, но вряд ли кто, добиваясь своего, бывает так неудержимо смел.

Может быть, и она сама была ненасытной, а он действительно дарил ее настоящей любовью везде и всегда и в то время, когда они бывали вместе, и даже тогда, когда ее не было с ним.

Разобраться со всем этом нелегко. Поверьте, что мне хочется выразить вовсе не мои собственные мысли, вовсе не то, что я слышал от горбуньи, которую, как вы помните, я оставил в каморке, где она, стоя на коленях, подглядывала сквозь замочную скважину.

Горбунья следила за тем, что происходит в соседней комнате, и вся жизнь этих людей протекала у нее на главах. Маленькая горбунья тоже подпала под власть Уилсона. Она тоже влюбилась в него, тут не может быть ни малейшего сомнения. В комнате, где она стояла на коленях, было темно и грязно. На полу, должно быть, скопилось немало пыли.

Она рассказала мне — впрочем, даже если это и не было выражено словами, она дала мне понять, — что Уилсон или работал у себя за столом, или расхаживал из угла в угол по комнате перед своей подругой, а та сидела на табуретке, и на лице ее, в глазах было такое выражение…

Он все время давал ей чувствовать, как ее любит, но, может быть, такая вот отвлеченная любовь распространялась и на всех людей вокруг. Это оказывалось возможным потому, что любовница его была олицетворением плоти, в то время как все существо его самого устремлялось к чему-то другому. Для вас это все, пожалуй, и не важно, но маленькая горбунья была человеком простым и никогда не считала, что владеет каким-то особым даром понимания. Она стояла на коленях в пыли, подслушивала и подглядывала в замочную скважину и, в конце концов, ощутила, что человек, с которым она никогда и нигде не сталкивалась и который был ей по сути дела совсем чужим, дарит и ее своей любовью.

Как только она это уразумела, все существо ее наполнилось радостью. Она почувствовала себя умиротворенной. Сама она ничуть не переменилась, но жизнь приобрела в ее глазах новый смысл.

В комнате, где Уилсон жил со своей подругой, бывали иногда и разные мелкие происшествия. Можно было бы рассказать и о них.

Так, в один из теплых июньских дней, когда шел дождь и в комнате было довольно темно, горбунья, по обыкновению, стояла на коленях у скважины и наблюдала.

Подруга Уилсона выстирала белье и, так как в этот день его нельзя было сушить на воздухе, она протянула веревки от стены к стене и развесила белье в комнате.

Когда, все уже висело, Уилсон, который, невзирая на дождь, ходил гулять, вернулся домой. Усевшись за стол, он начал писать.

Так он писал некоторое время, а потом встал и начал шагать по комнате. И тут он наткнулся на мокрую простыню. Он продолжал ходить, разговаривая со своей подругой, но мало-помалу собрал все белье, в охапку и, выйдя на лестницу, вышвырнул его на грязный двор. Пока он все это делал, подруга его сидела неподвижно и молча. Уилсон снова взялся за прерванную работу. Тогда она спустилась по лестнице, собрала, белье и все перестирала. Он еще раз ушел гулять. И только когда, вернувшись, он увидал, что она опять развешивает наверху белье, Уилсон как будто сообразил, что он наделал.

Едва только на лестнице послышались его шаги, горбунья снова прильнула к замочной скважине. Став на колени, она ясно разглядела его лицо в тот момент, когда он входил в комнату. «Тут он смутился, как ребенок. Он ничего не сказал, только слезы из глаз покатились», — рассказывала горбунья. Женщина, которая в это время была занята бельем, обернулась и увидела его слезы. В руках у нее был целый ворох белья; она уронила его на пол и кинулась к Уилсону. Если верить маленькой горбунье, она стала на колени, обвила его руками и, глядя в глаза, уговаривала его:

— Не надо расстраиваться! Поверь, я все понимаю. Прошу тебя, не плачь!

Ну, а теперь я расскажу вам, как она умерла. Случилось это осенью.

В том театре, где она служила, работал и тот самый придурковатый механик сцены, который потом ее застрелил.

Он влюбился в нее и так же, как те мужчины маленького городка в Канзасе, откуда она приехала, написал ей несколько глупых писем, о которых она Уилсону ничего не сказала. Письма эти были не слишком деликатного свойства, и хуже всего было то, что, в силу какой-то нелепой причуды, некоторые из них были подписаны именем Уилсона. Два таких письма оказались потом при убитой и были использованы на суде в качестве улики против Уилсона.

Я уже сказал, что женщина служила в театре. Как-то раз, осенью, на вечер была назначена генеральная репетиция. Она пошла в театр в сопровождении Уилсона. Было сыро и холодно. Вечера в это время года в Чикаго всегда бывают такими. Густой туман застилал весь город.