Александр Житинский - Государь всея Сети

Вообще, по рассказам Даши, это был довольно занятный тип. Лет ему было за пятьдесят, он нигде и никогда не работал и не учился, а лишь писал картины, которые отдавал людям бесплатно. У него была чёткая концепция творчества: он дарит народу полотна, а народ дарит ему всё, что нужно для их создания, – прежде всего, пищу, одежду, кисти, краски и холсты, ну и всё остальное, что вздумают ему подарить. Книги, мебель, кошку, собаку, попугая… Что оказывалось лишним, он дарил другим.

Денег не брал принципиально.

Телевизоры и всякую технику тут же дарил или выбрасывал с балкона. Мастерская была в мансарде и имела огромную террасу, выходящую на площадь. На ней Гурьян держал пасеку, отсюда же обращался к народу и выкидывал богомерзкие предметы.

Во время запоев народ поставлял водку в больших количествах. Говорили торжественно «Гурьян Евсеич пьёт». Впрочем, пил он совершенно безобидно, но глухо, по-чёрному. После запоя снова постился три дня и причащался.

Со временем беспорядочные поставки даров Гурьяну были систематизированы по территориальному признаку. Был составлен график – какая улица, какой дом и в какой период приносит подношения Козловичеву. Следила за этим ключница Катерина, нестарая ещё женщина, жившая с Козловичевым в его мастерской, в маленькой светёлке. Мастерскую Козловичеву выделил горсовет ещё в семидесятые годы.

Выслушав эту информацию, мы стали собираться и раздумывать, что бы нам поднести народному художнику. Ну, кефир там или пельмени – это понятно, но сувенир? Эксклюзивный памятный подарок?

– Да подарим ему нашу звонницу! – вдруг предложил Васюта. – Все равно эти козлы не дадут нам её здесь установить.

Предложение показалось разумным, поэтому в незначенный час мы подъехали к дому, где располагалась мастерская, и Васюта, подобно Христу, поволок деревянный крест наверх по лестнице.

Дом был невысокий, четырехэтажный с четырьмя подъездами. Мансарда с террасой простирались над последним этажом по всей площади дома. По существу, терраса была плоской частью крыши, огороженной невысокой каменной балюстрадой, а мансарда пряталась под частично застекленной двускатной крышей. Эта стеклянная крыша была с подогревом, чтобы на ней не скапливался снег и не мешал свету. Поэтому по карнизам с обоих боков крыши висели живописные бороды сосулек, а сама она сияла на солнце, чисто вымытая.

Нам открыла ключница Катерина, дородная женщина лет сорока в сарафане и кокошнике. Она вопросительно посмотрела на нас.

– Назначено, – торопливо сказала Даша.

Катерина молча кивнула и первым делом забрала у нас сумки с продуктами, а после пропустила в просторную прихожую. Это был целый зал со скошенным в обе стороны потолком. По одну стену строем стояли холодильники, их было пять, на каждом имелась этикетка: «Мясо», «Рыба», «Овощи», «Молочное», «Питьё». На противоположной стене во множестве висели картины Гурьяна, выставленные для отдачи народу. Среди них обращали на себя внимание портреты партизан. Все партизаны были изображены под водой, в гидрокостюмах, окружённые рыбами, кораллами и моллюсками. Это были удивительной красоты и одухотворённости лица; что-то средневековое, ренессансное было в них, строго смотрящих на нас сквозь зеленоватую толщу воды. Глядя на них, можно было понять, что Гурьян действительно художник большой силы. Однако, судя по тому, что портретов на стене было больше всего, народ их брал неохотно; даже те партизаны, чьи лики обессмертил Гурьян, не спешили повесить портрет у себя дома взамен на кило колбасы.

Это было странно.

Портреты были все среднего размера, примерно 60х80 см. Громадное эпическое полотно мы увидели всего одно, видимо, в Козлове просто не было стенки подходящей площади, чтобы его повесить. Картина называлась «Партизаны демонтируют Международную космическую станцию». В космосе, на фоне огромной голубоватой Земли, человек тридцать партизан в тех же гидрокостюмах, но серебристого цвета, напоминающих скафандры, разбирали на части космическую станцию. Отделённые от станции детали плавали тут же рядом, так что непонятно было, что партизаны собираются с ними делать потом, равно как и то – на чём они намереваются вернуться на Землю. Но это было и неважно. Картина по силе не уступала Брейгелевским многофигурным композициям.

Мы надели на ботинки бахилы, как в больнице, и прошли в мастерскую. Крест Васюта пока оставил в прихожей.

Гурьян работал. Он стоял перед мольбертом, на котором был укреплён холст в раме и наносил мазки точными скупыми движениями, бросая взгляды на модель.

Моделью же был молодой человек в гидрокостюме, который сидел на табуретке за большим аквариумом, отделявшим его от мольберта, так что Гурьян видел его сквозь воду с плавающими в аквариуме рыбками. Всё же Козловичев был реалистом, надо отдать ему должное. Правда, судя по всему, кораллы и моллюсков он пририсовывал позже, по вдохновению.

Увидев нас, он отложил кисть и пошёл навстречу.

– Сергей, скидавай скафандр, свободен, – успел кинуть он молодому человеку, и тот радостно принялся стягивать с себя гидрокостюм.

Гурьян был худ, остролиц, с выдающимся кадыком на тонкой шее. Прическа была жидковата, лицо небритое и практически без передних зубов, что стало ясно, как только он начал говорить.

Был он босиком, а одет в трикотажные застиранные тренировочные брюки и в футболку навыпуск, на которой было написано «Gurian forever!».

– Проходите, рад видеть… – он протянул руку Кириллу. – Гурьян. Наслышан о ваших деяниях…

Молодой натурщик, скинув гидрокостюм, неслышно испарился.

Гурьян по очереди поздоровался со всеми за руку и скомандовал ожидавшей приказа ключнице:

– Ставь самовар, Катерина. Чайку попьём с мёдом… А вы присаживайтесь, – он указал на диван с креслами в углу мастерской.

– А можно картины посмотреть? – спросила Лиза, указывая на стены, где тоже были картины в большом количестве.

– Это можно, – улыбнулся Гурьян. Он был доволен.

Мы разбрелись по просторной мастерской, рассматривая полотна. Здесь тоже было много фантастических жанровых полотен про партизан – как видно, фантастические подвиги козловичей пользовались у них большим успехом – но присутствлвали и натюрморты и неброские пейзажи, эти были, пожалуй, лучше всего и свидетельствовали о нежной душе Гурьяна.

– Ах, какая картинка! – восхищенно воскликнула Лиза, глядя на небольшой пейзажик, изображавший берег реки с камышами.

Гурьян молча снял картину со стены, вручил Лизе.

– Бери. Наши пейзажи не жалуют. Говорят, что они их и так видят, в натуре. Иностранцы до них падки. Но я иностранцев не пускаю. А если слышу, что козловичи им перепродают – не пускаю на порог.