Ань Хоанг - Взрыв

Наверное, ни один аэродром в мире не видел столько кукол сразу. Их было и в самом деле очень много, и все, как одна, с голубыми глазами. Большие, чуть ли не в рост ребенка, куклы эти заполнили весь аэродром «Шереметьево». Казалось, вот-вот должно начаться великое кукольное переселение, и куклы ждут лишь сигнала. И тут появились их хозяйки — маленькие девочки с черными прямыми длинными волосами и миндалевидными темно-карими глазами.

— Южновьетнамские дети, — сказали мне, — отдыхали в Артеке, теперь возвращаются домой.

Домой, на юг Вьетнама… Мне сразу же вспомнилась самая интересная для меня, навсегда вошедшая в память встреча в тех краях, на втором градусе от экватора, встреча с ребятами, чьи родители — коммунисты, партизаны, подпольщики — погибли, сражаясь за освобождение Южного Вьетнама.

Встреча эта состоялась через два года после победной весны тысяча девятьсот семьдесят пятого года, принесшей вьетнамскому народу независимость и единство страны. Два года как отзвучали последние залпы, и во всем Вьетнаме, впервые за последние тридцать лет, воцарился мир. Но в день встречи, о которой я вам сейчас хочу рассказать, мне на миг показалось, что война отгремела только-только и эхо ее взрывов еще продолжает сотрясать все вокруг.

Мы оказались в Камау — это самая южная оконечность Вьетнама, партизанский край, опорная база революции. Сразу же после победы здесь начали строить новую жизнь, и одним из первых, самых неотложных дел этой жизни стала забота о будущем — о детях. А детей было очень много, и, как в любом партизанском крае, очень много сирот. Сразу же решено было со всех окрестных мест собрать этих ребят — от семи до четырнадцати лет — в Камау и построить здесь для них школу-интернат. К тому времени, когда мы приехали туда, школе этой исполнилось полтора года.

Ребята в пионерских галстуках выстроились вдоль дороги двумя длинными шеренгами. Мы вышли из машины и остальной путь до въездной арки прошли пешком — никак нельзя было со спокойным сердцем проехать мимо этих восторженных ребячьих рожиц, мимо их машущих, тянущихся к нам рук. А во дворе школы, по ту сторону арки, и пройти-то было уже невозможно, столько собралось там ребят. Большущий двор был буквально битком набит. Советских людей здесь встречали впервые.

— Подавляющее большинство ребят, кроме самых маленьких, тех, кому сегодня семь-восемь, — рассказали нам преподаватели, — принимало самое непосредственное участие в освободительной войне, которую вел наш народ. Наши воспитанники — это бывшие партизанские связные, разведчики, даже бойцы. Они были неоценимыми помощниками взрослых и в той борьбе, которая развернулась в городах, находившихся под контролем американцев и проамериканского марионеточного режима. В недавние суровые годы эти ребята совершили немало славных дел. Неудивительно, что многие из них награждены боевыми орденами. Можно было бы долго о них рассказывать, но давайте лучше сейчас просто пойдем к ребятам, они ждут нас, и вы сами обо всем их расспросите…

Мы вышли на огромную крытую площадку — место пионерских линеек и сборов в те часы, когда особенно нещадно палит южное солнце. Ребята сидели прямо на земляном полу, тесно заполнив площадку, и во все глаза смотрели на нас.

За каждым из них стояла по-взрослому суровая и по-настоящему фронтовая жизнь. И все же они были еще дети, и родина, победив, первым делом поспешила возвратить им детство.

Хотелось узнать об этих ребятах как можно больше. Я посмотрела на мальчиков и девочек из первого ряда и вдруг поняла, что если спрашивать выборочно этих ребят или, к примеру, тех, кто сидит вон там, в третьем, в четвертом ряду, то это будет несправедливо по отношению к остальным, тем, кто сидит дальше, ведь и они прошли недавнюю войну. Всего ребят в школе было семьсот человек, и, значит, о том, чтоб услышать всех во время этой короткой, двухчасовой встречи, нечего было и думать.

— Может быть, кто-нибудь из вас, ребята, сам расскажет о том, что делал во время войны? — предложили мы.

Но они засмущались и даже удивились — что же тут такого необыкновенного? Разве удивительно, что в войне они принимали участие почти наравне со взрослыми? Ведь война была общей, как общей стала и победа, давшая мирное небо и возможность спокойно учиться. Нет, сказали эти ребята, они хотят лучше послушать нас, наш рассказ о советских ребятах.

И тут одна девочка, лет девяти-десяти, сказала, что уж если мы очень хотим что-то услышать, то пусть это будет песня, которую написали про ее папу: вот папа, тот и вправду был настоящий герой, у него и Звезда Героя была, он сбил очень много американских вертолетов. И девочка запела о своем папе и его подвиге…

Эту девочку я и вспомнила в Москве на аэродроме «Шереметьево», глядя на ее сверстниц, увозивших с собой на далекую родину новых подружек — кукол-блондинок.

…Я слушала песню, смотрела на лица ребят, и мне захотелось не просто рассказать им про вас, ребята, — про вашу учебу, дела, про вашу жизнь, — но и сказать что-то особенно теплое, ласковое. И мне вдруг подумалось, что им, этим мальчикам и девочкам, постеснявшимся говорить о себе, наверное, будет все же приятно услышать, что вы про них уже многое знаете, хотя они и живут в таком дальнем краю. Захотелось сказать им, что самое главное вам известно — вы знаете, какие они бесстрашные, смелые и выносливые. Про это вам рассказали книжки вьетнамских писателей, переведенные в нашей стране, такие же, как повесть «Взрыв», которую вам сейчас предстоит прочитать. Я так и сделала — рассказала про это ребятам из Камау и, глядя на их радостные улыбки, поняла, что поступила правильно.

Другая памятная для меня встреча была всего через неделю в городе Хошимине, бывшем Сайгоне.

— Купите слона, — обратилась ко мне девочка лет пятнадцати. Она стояла в дверях небольшого магазинчика, сквозь стеклянные стены-витрины которого видны были пестрые керамические вазы, до отказа заполнившие полки. — Заходите, пожалуйста, — пригласила девочка и провела меня к дальней стене.

Здесь было настоящее Слоновье царство. Слоны из фарфора и из фаянса, большие и маленькие теснились на полках. Бросился в глаза маленький белый фаянсовый слон, искусно разукрашенный золотой краской. Он стоял в профиль, и его грустный глаз в окружении черных ресниц пристально смотрел на меня. Показалось, что слон этот сам просится ко мне. Я решила, что куплю его.

— Увезу с собой в Москву, — сказала я маленькой продавщице.

При слове «Москва» девочка замерла на месте и внимательно посмотрела на меня.

— Вот вы откуда, оказывается. А я много про вашу Москву знаю и про советских ребят тоже.