Александр О`Шеннон - Антибард: московский роман

Когда каталку подвезли к столу, я перелег на него сам и с облегчением вытянулся… Мне что-то говорили, задавали какие-то вопросы, даже, кажется, шутили. Я отвечал невпопад, тоже пошутил в духе сериала «Скорая помощь», чем вызвал, как мне показалось, несколько напряженный смешок хирургов, и все недоумевал, почему они никак не приступят. Наконец мне надели маску, я стал послушно считать: «Раз… два… три…» — и перед тем, как отключиться, успел подумать, как скверно было бы вдруг очнуться от наркоза во время операции…

…Я очнулся в палате, в мягкой теплой койке, плавая в расходящихся парах эфира, счастливый и довольный. У меня ничего не болело, в голове не стучало, и чувствовал я себя превосходно. За окном был день, перетекающий в вечер. Я осторожно опустил одеяло и увидел, что живот мой разрезан от пупка до груди и аккуратно зашит большими стежками. Это не вызвало у меня никаких эмоций, кроме мысленной констатации факта, что жить мне отныне придется со шрамом.

— Ничего, — услышал я голос, — лет через пять-шесть его вообще не будет заметно…

Я окинул взглядом палату и увидел вторую койку, стоящую у окна. На ней, дружелюбно кивая головой, сидел приятно полный мужчина в полосатой пижаме, интеллигентнейшего вида, с добрыми близорукими глазами в очках. Он осторожно пил из стакана дымящийся чай.

— Меня уже второй раз режут, — добродушно продолжил он. — Прободение язвы… В первый раз оперировали в девятнадцать — знаете, студенческие годы, сухомятка, — такой шрам остался, что смотреть было страшно, а через пять лет рассосался, и живот стал как новенький. А теперь вот опять… Повышенная кислотность, — вздохнул он. — Вы ведь тоже язвенник?

Я кивнул, не понимая, о чем он говорит. Язвенник? Прободение язвы? Это что же — у меня язва желудка?! Какая язва, откуда?.. Да вот, блядь, оттуда! Оттуда, ебенать! От моей несчастной, нищей, бесприютной жизни, полной невзгод, лишений, нервотрепок и стрессов по каждому дерьмовому поводу, из-за рухнувших надежд и страха перед будущим, из-за пьянок до и после концерта, чтобы расслабиться, без закуски, потому что дорого, благодаря моей тонкой, чувствительной натуре, все воспринимающей чересчур остро, близко к сердцу и, как оказалось, к желудку, и special thanks моим истеричным родителям и моей истеричной стране, подарившим мне это беспросветное существование… Существование на грани фола!.. Я был искренне возмущен. Довели! Довели! Все-таки они все меня доконали!.. Это как же нужно довести нормального человека, чтобы у него случилось прободение язвы желудка, о которой он даже не подозревал?.. Теперь понятно, откуда у меня взялись и эта усталость, и боли, и полный даун — это хуевость моей жизни трансформировалась в язву желудка… Ну ничего, дай Бог мне только выйти отсюда…

— Вы, наверное, пить хотите? — вернул меня в койку выздоравливающего уютный голос. — Есть-то вам сейчас нельзя, да, наверное, и не хочется после наркоза, а пить можно. Я знаю — после полостных операций всегда пить хочется. Могу предложить яблочный сок, очень, доложу я вам, правильный напиток после таких операций…

Я почувствовал, что действительно очень хочу пить. «Попадаются же хорошие люди», — с умилением подумал я.

— Да, спасибо, — отвечал я ватным голосом, старательно модулируя благодарственные интонации.

Он поставил на тумбочку рядом с моей койкой стакан, полный сока, и пакет, произнес задумчиво:

— Пойду посмотрю телевизор… Совсем я тут, знаете, заплесневел, пора бы уж и на волю, — и вышел.

Я жадно выпил сок, ощутил жар, распространившийся по всему телу, и тяжесть в желудке. Я закрыл глаза и принялся размышлять, долго ли я тут проваляюсь. Ну неделю — это точно. А то и больше… В зависимости от состояния, анализов и прочего… Ну ладно, я по крайней мере отдохну.

С этой мыслью я уснул, а когда проснулся, понял, что спал я недолго, может быть, полчаса, и что мне плохо… Под шрамом, там, где по моим скудным анатомическим познаниям был желудок, зародилась боль. Это была не тупая вялая боль заживающей раны, раздражающе нудная, но естественная и поэтому терпимая, это была боль, которая заставила меня насторожиться. Сначала она была слабой, но было в ней что-то такое, что вызвало у меня чувство настороженности, я почувствовал ее пугающую скрытую мощь, это была боль неизвестной мне доселе природы — не выматывающая зубная боль, не обжигающая боль панариция, не тошнотворная головная боль, не саднящая боль вывиха или тягучая боль в животе — она была безжизненной, гнилой, темной, не просто болью, а чем-то ужасным, я ощутил заключенную в ней опасность, сдерживаемое до поры пламя и свое неизбежное поражение. Она росла и двигалась по моему телу медленно, как бы на ощупь, словно слепая хищная масса, уверенно и цепко, будто зная, что я целиком принадлежу ей… Мне стало страшно, и потому, что мне стало страшно, я начал надеяться, что это просто какой-нибудь приступ, естественный после такой операции, что, может быть, исполосованный желудок очнулся от наркоза, что это скоро пройдет, но знал, что это не так. У меня заныла голова, и тошнота подступила к горлу, мне становилось все хуже и хуже, боль выжигала меня изнутри, мне казалось, что сквозь швы повалит черный едкий дым, воняющий моей паленой плотью, я понял, что бороться с этой болью бесполезно, ее невозможно ни вытерпеть, ни заглушить, что скоро она просто сожрет меня, испепелит, что у меня нет никаких шансов, и когда в ней больше не осталось ничего человеческого, я закричал…

Я кричал долго («Сестра! Сестра!»), стараясь кричать как можно громче, потому что после каждого крика боль становилась все невыносимее, хотя, казалось, дальше уже некуда, а сил у меня оставалось все меньше. Я боялся, что потеряю сознание, а мой славный сосед, вернувшись, решит, что я сплю, и, как воспитанный, деликатный человек, постарается меня не беспокоить и даже словоохотливо объяснит зашедшему врачу, что я очнулся в добром здравии, попил яблочного сока («Очень, доложу я вам, правильный напиток!»), да и заснул, и успокоенный врач вернется в ординаторскую пьянствовать с медсестрами, но я-то, я?.. Я-то ведь помру!..

К тому времени я уже понял в какой-то миг, что с этой болью ко мне пришла Смерть. Я понял это разумом и телом, я почувствовал ее на языке… Я не хотел умирать, и не потому, что мне было страшно (я понимал, что в данных обстоятельствах смерть для меня будет только избавлением), а потому, что мне было рано умирать.

Когда пришла медсестра, я извивался в корчах, заляпанный извергнутым яблочным соком, и протяжно мычал. Увидев это, она стремительно выбежала. Я понял, что помощь в пути, скрючился так, что колени едва не уперлись мне в лоб, стиснул зубы и зажмурил глаза. Я был взбешен дикой несуразностью происходящего, абсурдностью ситуации, в которую я угодил — умереть через два часа после благополучно проведенной операции на язве желудка, придя в себя и даже попив яблочного сока, — и решил бороться до конца, но единственное, что я мог постараться сделать, — это дождаться врача.