Александр О`Шеннон - Антибард: московский роман

— Степанов, тебя не дозовешься! Звездой стал, зазнался… Укоризненным тоном.

За столом — компания из четырех человек. Всех знаю и даже, кажется, помню, как зовут… Леша Павлов, Стас Кулик, и этот… как его… Кошачье какое-то имя… Забыл… Вот еб твою мать! Том… Да, Том! Том и Джерри! Точно… Почему Том? Впрочем, не важно.

— Да уж, зазвездился, дальше некуда! — ворчу я. — Привет! Что пьем?..

— Твой любимый «Московский», — отвечает Павлов. — Бери стул, садись…

Мне с улыбками жмут руки. Мне искренне рады… Удивительно, но мне везде еще искренне рады. Иногда даже становится как-то неловко. Стыдно бывает за себя. Черт его знает! Может, я и впрямь кому-то нужен со своими вымученными песнями… Со всей своей рефлексией, мизантропией, злобностью и вечной депрессией… Со своими маниями и фобиями…

Павлов наливает из наполовину опорожненной бутылки в пластмассовый стаканчик. Рюмок уже, как всегда, не осталось. Меня окутывает запах коньяка… Родной такой запах… Запах, который наверняка до конца жизни будет мне напоминать о концертах и выебанных поклонницах. Обо всех моих обломах, терзаниях, о взлетах и падениях, о разочарованиях, о бардовской песне и усталости… Обо всем, о чем я когда-нибудь (я верю! верю!) забуду… Или буду вспоминать иногда с легким смехом…

Я больше не хочу быть богатым и знаменитым, я хочу быть спокойным человеком…

— Тебе, как обычно, на донышке?

Как обычно… Какого черта! Мне нужно расслабиться!

— Нет, налей-ка мне побольше. На два пальца.

Павлов с готовностью кивает…

Леша — хороший человек. Тусовщик, но не халявщик. Сугубо обязательный чувак. На мероприятия всегда приносит с собой выпивку и закуску. Из закуски почему-то главным образом сало, а из выпивки — термоядерный самогон, настоянный на каких-то целебных корнях, градусов под восемьдесят, которым он всех радушно потчует, но один раз попробовав, все вежливо отказываются, и актуальным он становится только на второй-третий день в лесу или в доме отдыха, когда все остальное выпито и уже все равно, что пить. Но у него, как у многих славных неглупых людей, в последнее время в голове завелись тараканы по поводу уголовных романов. Он читает их запоем, жадно следит за новинками, у него есть любимые авторы, которые, как ему кажется, пишут талантливее, чем другие (по простоте душевной он и не подозревает, что на этих молодцов за мзду малую работают целые бригады литературных «негров»), и с почтением к прочитанному пересказывает незамысловатые сюжеты близким людям. Насколько я понял, фабула всегда одна и та же: честный, хороший человек, трудяга и бывший афганец, у которого есть горячо любимая женщина (жена, невеста, мать), по навету ли, по злому умыслу или будучи подставленным, попадает на зону, где ведет отчаянную борьбу за выживание и с зэками, и с вертухаями, что вызывает к нему уважение и желание помочь со стороны старого заслуженного уголовника. Каким-то образом, допустим, никого не выдав, сидя в карцере, он и сам становится авторитетом, после чего благополучно бежит с другим честным уголовником, которому покровительствует. К тому времени любимая женщина либо мертва, либо изменила, не дождавшись, и счастливо живет с банкиром, и наш герой, имеющий теперь грозное погонялово, начинает мстить… Все это весьма напоминает сюжеты индийских боевиков с неожиданными лирическими отступлениями в виде песен и танцев, которые снимают за пять дней по три тысячи лент в год, или наш фильм «По прозвищу Зверь», который эти козлы из ящика уже заебали крутить и который до невозможности нравится благодарному читателю, который, как правило, сам всегда, так или иначе, кинут и обманут. Короче, наш мститель начинает мочить всех подряд, направо и налево — бывших друзей, темных дельцов и крайне несимпатичных милиционеров, — но при этом настолько благороден, что с ним не сравнятся даже герои Вальтера Скотта, и только что по воде не ходит. Количество спасенных и отмазанных им сирот, девушек и убогих превышает все разумные пределы, похождения этого русского Уленшпигеля затмевают Деяния апостолов, и с каждой новой страницей романа все явственнее вырисовывается образ чисто конкретного кандидата на канонизацию Русской православной церковью или по крайней мере на пост Президента России, на радость всем пацанам и ценителям жанра… Чем дальше, тем злодеи становятся все отъявленнее, изощреннее и ужаснее, и бывший уголовник напоминает уже Бэтмена, расстраивающего чудовищные планы планетарных масштабов Докторов Зло отечественного пошиба, и, как Джеймс Бонд, всегда знает, куда бежать и на что жать. Повествование приобретает клинические черты, но самое забавное, что все это пишется без малейшего намека на юмор, а если все-таки проскользнет редкая шутка, то какая-то мудаковатая, на уровне участников и зрителей передачи «Аншлаг!». Пафос же этих произведений достигает таких высот, что оставляет далеко позади суровую мужицкую надрывность писателей-деревенщиков и эпохальность романов о войне. И всегда главный герой любит Россию… Он любит ее до такой степени, что готов в любой момент бросить все (опекаемые им детские дома, приюты, больницы, монастыри, честно нажитые миллионы и из романа в роман стареющую любимую девушку, на которой почему-то все никак не может женится), вспомнить боевые навыки и вместо того, чтобы поехать наконец во Флоренцию и целый день в благоговейном молчании провести в галерее Уффици, застыв побледневшим от восторга перед картиной кисти великого Джотто, мчаться на другой конец Земли наказывать террористов-исламистов или лукавых американцев, которым и без него своих забот хватает.

Я как-то раз перед концертом, пребывая в меланхолическом ожидании поклонниц с коньяком, полистал одну из Лешиных книг и просто охуел от глубины идиотизма, сравнимого только с дамскими любовными романами американских писательниц типа «Страстный викинг» или «Повенчанные грозой». Однако Павлов воспринимает всю эту лабуду на полном серьезе, никогда, например, не скажет «садись», а всегда — «присаживайся», соблюдает какие-то чертовски сложные уголовные правила, связанные с разливанием и выпиванием, чем усложняет жизнь собутыльникам, и одно время даже пытался внедрить в бардовском кругу образ общения «по понятиям», но так заебал всю тусовку этими своими «понятиями», что его просто стали посылать на хуй. После этого он наконец расслабился и пришел в себя, но уголовную романтику не забросил, видимо, в глубине души считая себя Благородным Вором.

На примере Леши, человека с высшим образованием и совсем не дурака, легко можно представить себе мировоззрение и приоритеты большей части населения нашей страны, которые и слыхом не слыхивали ни про Дягилева с Нижинским, ни про Бенуа с Бакстом, ни про Набокова с Буниным, ни про Стравинского с Мравинским, от имен которых кончает весь мир, они даже толком не знают, кто такие были Кирилл и Мефодий, а узнали бы — все равно ни хуя бы не поняли, но зато испытывают трепетное почтение перед теми, кто сидел. «Он сидел», — говорит народ о таком человеке, уважительно покашливая, как в свое время крепостные при упоминании имени барина-самодура, который мог и батогов дать, и девку испортить, и ребятенка конем затоптать, но зато никогда не гнушался с крестьянами чарку выпить и языком почесать. Для народа всякий сидевший что-то вроде былинного богатыря, православного мученика и советского разведчика, хотя на самом деле большинство из них за малым исключением — полное фуфло, готовое ни с того ни сего обворовать кого угодно: куму, родного брата, многодетную вдову…