Алексей Каплер - «Я» и «МЫ». Взлеты и падения рыцаря искусства

– Хорошо, – ответил он и говорил 14 минут!!!

Я пытался остановить его, незаметно толкал, ногой, кашлял, наконец, сказал открытым текстом:

– Извините, но передача у нас регламентирована, мы не успеем все показать.

– Сейчас, сейчас, – отвечал он и продолжал говорить.

Он перечислял всех членов своей съемочной группы, рассказывал, какие они замечательные работники, как ему приятно делать с ними картину…

Я видел, что вдали, наверху, в глубине ателье, за стеклами аппаратной, где находились члены нашей группы, нарастала паника.

Ведь все фрагменты уже заранее заряжены в проекционные аппараты, невозможно ничего изъять, сократить передачу – все хоть и приблизительно, но рассчитано – следовательно, похищенные 12 минут взять просто неоткуда.

С каким удовольствием я убил бы его тогда!..

Ему, видите ли, хотелось доставить удовольствие своим сотрудникам и прославить их при помощи «Кинопанорамы».

Не помню уж, как я после изворачивался, как ловчил, сокращая на ходу то, что собирался сказать, как удалось все же ровно к одиннадцати, когда неизбежно начиналась новая передача, закончить панораму…

Меня можно было скрутить и выжать, как мокрую тряпку.

Второй удар под дых нанесла мне польская актриса, которую я пригласил на «Кинопанораму» вместе с Даниэлем Ольбрыхским.

Это было во время Международного кинофестиваля. Ольбрыхский, с которым мы подружились еще на предыдущем фестивале, был идеальным телевизионным собеседником. Веселый, остроумный, всегда готовый подхватить шутку, он мог, что-то рассказывая, тут же и спеть, и станцевать, и прочесть стихи… Словом, Ольбрыхский должен был стать «гвоздем» передачи.

Актриса, с которой он пришел на панораму, талантливо сыграла главную роль в одном из фестивальных фильмов. Это была красивая молодая женщина. Она казалась замкнутой, молчаливой, и, глядя на нее снизу вверх – она на две головы выше меня, – я засомневался: сумею ли ее «разговорить» на передаче?

Мы уселись за круглый журнальный столик.

Передача началась. Я представил гостей панорамы и попросил актрису сказать несколько слов о своей роли.

И она сказала…

Прошла минута, две, четыре…

Она говорила уже не о роли, а о варшавских людях, о своих впечатлениях от последней поездки в Париж…

…Шесть… семь… восемь минут, девять…

Я давно уже пытался остановить собеседницу, толкая ее под столом пальцем в бедро…

Никакого, ровно никакого действия мои намеки на нее не производили. Скорее наоборот – они вроде бы вдохновляли ее на продолжение рассказа.

На пятнадцатой минуте, пренебрегая правилами вежливости, я воспользовался тем, что она на середине фразы набрала воздух в легкие, и, не давая ей возможности воспользоваться этим воздухом, громко сказал:

– Спасибо, пани, вы так много и интересно нам рассказали, спасибо, спасибо, до свиданья.

Даниэлю я просто не дал слова: актриса сожрала все его время.

– Послушай, – сказал я ему после передачи, – кого ты привел? Я никак не мог остановить эту разговорную машину. Толкаю ее под столом, а она ноль внимания…

Даниэль ответил:

– Она просто думала, что ты за ней ухаживаешь…

Вот, получив несколько таких ударов, я, к великой радости редакторов, попросил записывать «Кинопанораму» заранее. Один из дикторов рассказал мне, что был на телевидении еще один случай такого же рода. Правда ли, анекдот ли? Не знаю. Как говорится, за что купил, за то и продаю.

Выступал будто бы представитель Министерства путей сообщения, рассказывал о пассажирском и грузовом движении, о графиках и новых методах работы поездных бригад и так далее. Он говорил, говорил и заговорился – никак не закончит речь, вяжет и вяжет одно к другому. Тогда помощник режиссера, стоящий рядом с камерой, сделал ему знак круговым движением пальца. Мол, закругляйся…

Оратор, увидев этот жест, наморщил лоб – что бы этот жест означал? – и вдруг догадался, сказал зрителям:

– Теперь, товарищи, я вам расскажу про окружную железную дорогу… – и пошел говорить дальше.

А потом началась переписка с телезрителями.

Я имел неосторожность предложить им присылать «Кинопанораме» письма и обещал отвечать на них.

Через месяц в комнате киноредакции, где кроме панорамы размещались работники ещё трех других кинопередач, невозможно было повернуться – мешки с письмами стояли под столами, в проходах, они лежали в шкафах и на стульях. Письма – разобранные и ждущие разбора – загромождали письменные столы…

Большое количество писем содержали просто отзыв на передачу или просьбу «показать» того или иного актера.

Но приходили и письма с серьезными размышлениями и вопросами о киноискусстве, потом стали попадаться и иные…

То были рассказы о своей жизни, о сложностях ее, просьба дать совет по глубоко личному вопросу – искренние, доверительные, трогательные обращения как бы к старшему другу, который знает о жизни больше и может, наверное, разрешить сомнения…

Приходили и смешные, забавные письма, скажем, с возмущением по поводу того, что ведущий «Кинопанорамы» не читает свои слова по бумаге, а говорит «от себя»…

На одни я отвечал письмом же, иные отбирал для «публичных» ответов по телевидению – они помогали поднять в передаче проблемы нравственного характера и незаметно перейти от письма к разговору с телезрителями по важному, волнующему и их и меня, общественно значимому вопросу. Отвечая на некоторые письма, я мог рассказать, скажем, об эпизоде из истории кино.

Вообще, как следовало из приходящих писем, более всего телезрителям бывало интересно слушать о том, что ведущий знал лично, лично пережил, в чем лично был «замешан», особенно если это давало предлог для серьезного, дружеского разговора.

Раздел «Кинопанорамы» «Ответы на письма» был просто удобным принципом, который давал мне возможность неизмеримо расширить темы разговора с телезрителями и углубить их, сделать передачу более емкой и серьезной (хоть часто в шутливой форме).

Со временем этот раздел «Кинопанорамы» стал важнейшим компонентом передачи. Ответы на письма иной раз выходили далеко за пределы киноискусства, и я уж начал подумывать: а не оставить ли вообще «Кинопанораму» и открыть новую передачу «Ответы на письма» по любому вопросу, интересующему зрителей? Тогда на это было бы у меня не 20–25 минут, а час или полтора часа…

«Кинопанорама» состояла из множества компонентов – представления новых картин, бесед с актерами, режиссерами, сценаристами, съемок на киностудиях, встреч с иностранными кинематографистами, рассказов об архивных киноматериалах, о прошлом нашего искусства и так далее и так далее. Но самым интересным для меня, наиболее волнующим оставались ответы на письма телезрителей. Это была «высокая точка» передачи, самая «проблемная» ее часть и в то же время самый близкий мой контакт с телезрителями. По мере того, как приближалась эта часть «Кинопанорамы», я чувствовал нарастающее волнение – вот сейчас мы будем говорить со зрителями про главное, глаза в глаза…