Юрий Поляков - Красный телефон

– Не заговаривай с ним! Умоляю!! Это страшный человек. Помнишь, на прошлой неделе нашли банкира, зарезавшегося в ванной. Это из-за него. Я точно знаю!

…Муж перестал щекотать Лизу за ухом и приступил ко второму этапу супружеских ласк. Этот второй этап Лиза про себя называла: «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои». Дело в том, что во время дозорного обхождения холодные мурашки превращались в твердые пупырышки гусиной кожи и покрывали уже все тело.

– Гусенок, ты спишь? – спросил муж монотонным голосом, точно в десятый раз переводил все тот же осточертевший эротический фильм.

Эта монотонность тоже страшно раздражала Лизу, но ей не оставалось ничего другого, как издать томный звук счастливого пробуждения и сладко потянуться с закрытыми глазами.

Проклятый красный телефон молчал!

На следующее утро после устричного бала было воскресенье, и Лиза хотела выспаться всласть, но ее разбудил ранний звонок в дверь. Поначалу она даже решила, будто это журналист, с вечера намекавший на то, что готов сделать важное признание и далеко идущее политическое заявление. Однако журналист ожидался только к обеду. Открывать, как обычно, пошла мать, с которой Лиза делила крошечную двухкомнатную квартирку в Орехово-Борисово.

Еще до того, как ошеломленная – с округлившимися глазами и шумовкой в руке – мать влетела к ней, Лиза почувствовала: происходит нечто необыкновенное. Комната вдруг стала наполняться летучей розовой свежестью, словно за стеной была не завешенная одеждой и заставленная обувью прихожая, но – дурманящая огромная оранжерея. Полуголая, Лиза выскочила в прихожую – и попала в розовый сад!

Розы на долгих стеблях в огромных перевитых лентами корзинах стояли везде – на полу, на тумбочке, на стульях. Они были и сливочно-белые, и бархатно-бордовые, и шелково-алые, и акварельно-желтые, и вообще какого-то странного голубовато-розового оттенка, какой встретишь разве только на замысловатой коробочке из-под китайского чая. Розы были всякие: тяжело распустившиеся, почти распавшиеся; только-только начинающие приоткрываться, похожие на плотно скрученные рулончики; наконец, были и тугие, заостренные бутоны, напоминающие девичьи сосцы.

– Это от кого? – восхитилась Лиза.

– А я думала, ты знаешь, – подобрала губы мать.

– Да я же понятия не имею!

– Может, от твоего журналиста? – с надеждой спросила мать.

– Ну, что ты! Он же бедный и жадный…

Кстати, журналист после устричного бала навсегда исчез из ее жизни, а когда она шутки ради позвонила ему – он испуганно повесил трубку. Зато у него, как передавали общие знакомые, объявилась вдруг новенькая «девятка» и завелись деньги на выпивку. Он даже перестал рыскать по фуршетам и презентациям, а стал угрюмо и одиноко напиваться каждый вечер в ресторане Домжура.

Лиза заглянула в самую большую корзину и увидела длинный конверт – в нем была записка, всего одно предложение:

«А Я ВЕДЬ СОВСЕМ НЕ ТАКОЙ УЖ И СТРАШНЫЙ!»

И тогда она поняла, от кого эти цветы. Чтобы не показать волнение, Лиза принялась с преувеличенным вниманием разглядывать розу – огромную, темно-красную, безвозвратно раскрывшуюся, даже начавшую подвядать.

«Интересно, для розы все шмели одинаковые, или же есть какой-то один, которого она все время ждет и без которого не может жить?» – думала Лиза, перебирая пальцами нежно-мясистые, влажные лепестки, пробираясь все глубже в сердцевину цветка. Ей казалось, что роза невольно и благодарно вздрагивает от ее прикосновений.

– Кто он? – Жалобно спросила мать.

Лиза невольно вздрогнула всем телом, открыла глаза и увидела сначала его усы, нелепо-пышные, с желтоватой кромкой от табака. Потом они встретились взглядами, и муж плотно сомкнул веки, продолжая жесткими пальцами бродить по ее телу, покрытому гусиной кожей. Он был похож на слепца, настырно читающего свою пупырчатую книгу. Лиза вздохнула и запустила пальцы в мужнины волосы, еще мокрые и тщательно начесанные ради сокрытия ранней лысины. Она взлохматила их и острыми посеребренными коготками осторожно впилась в его затылок. Он застонал и спрятал лицо у нее на груди. Красный телефон безмолвствовал.

За две недели до свадьбы (но о ней в ту пору еще и речи не было) «форд» с шофером привычно стоял внизу, под окнами, уже не вызывая старушечьих пересудов и косых взглядов безработных дворовых парней. Лиза задумчиво рылась в шкафу, перед зеркалом прикидывая, как бы из двух своих приличных нарядов, нескольких юбок и блузок, а также трогательных фамильных украшений изобрести что-нибудь новенькое. От него подарки она принимать отказывалась наотрез, хотя денег, которые он платил за один лишь ужин в дорогом ночном клубе, хватило бы на платье, от которого все подружки-учительницы в лицее замертво попадали бы прямо на порогах классных комнат.

Ему эта щепетильность казалась странной, а ей странным казалось то, что он за два месяца их знакомства не сделал ни одной попытки даже подобраться к Лизиному телу. Все ее прежние знакомые, включая журналиста, начинали именно с этого, причем с такой непосредственностью, точно они женские доктора и стесняться их совсем не надо. Кстати, именно поэтому Лиза отказалась от заманчивого предложения пойти секретаршей-переводчицей в солидную фирму с хорошей зарплатой и гарантированными выездами за рубеж. Вице-президент фирмы, совсем еще мальчишка, попытался проверить Лизины деловые качества сразу же после собеседования, прямо на кожаном кабинетном диване, и был очень удивлен, получив по прыщавой физиономии.

Журналист, услышав ее возмущенный рассказ, засмеялся и показал хранившуюся у него в бумажнике забавную вырезку из рекламного раздела «Московского комсомольца»: «Интеллигентная блондинка (27\172) с языком ищет место в приличной фирме. Интим не предлагать, а требовать!!!»

В результате, Лиза осталась преподавать английский в лицее – так теперь называлась обычная школа с обвалившимся фасадом и учителями, донашивающими строгие преподавательские костюмчики, купленные еще на закате советской власти. Но даже и здесь обсыпанный перхотью директор, вызвав Лизу как бы по делу к себе в кабинет, все норовил, нервно облизывая губы, положить руку на круглое колено молодой учительницы.

Лиза прикинула к груди шелковую блузку с кружевным воротником и увидела в зеркале мать:

– А ведь ты его не любишь!

– Зато ты отца любила. И что от всего этого осталось?

– Память о счастье…

– Вот именно – вечная память!

– И ты еще осталась…

– Ну а раз я осталась, надо как-то жить. Знаешь, ты была всю жизнь бедной, но счастливой, а я буду несчастной, но богатой. Потом мы сравним, что лучше!