Джон Апдайк - Супружеские пары

— Как вы уживаетесь?

Она поняла, что Фредди хочется поговорить. Разговор мог ее усыпить. Трогая его живот между майкой и трусами, она ответила:

— Лучше, чем раньше. Последнее время его что-то мучает, но в целом мы больше радуем друг друга, чем долгие годы да этого. Мне потребовался целый год, чтобы простить его за то, что он не дал мне завладеть домом Робинсонов. Теперь это дом Уитменов. Они меня не слишком впечатляют. — Она задрала его майку и прижалась к его голой груди.

— Как же одно сочетается с другим?

— Что с чем? — Он смущенно молчал, и ей пришлось смеяться, касаясь его грудями и сотрясая кровать. — Наши отношения и то, что я лежу в постели с тобой? Просто он велел мне с тобой переспать, а женщины из рода Гамильтонов всегда был ли покорными женами. И потом, мне любопытно. А ты, Фредди, оказывается, робкий! Снимай свою одежду! Она меня оскорбляет.

Ей удалось спустить с него трусы — в отличие от плавок Пайта, это были длинные старомодные подштанники. Пощипав его за бока, она сказала:

— А ты, оказывается, пухлый, Фредди Торн! — Ее пальцы нырнули ниже. Там все по-прежнему.

Его маленькие теплые гениталии лежали в ее ладони, как три яичка, которые она сварила, очистила, остудила и несет к столу. Анджела стала томной. Раньше она не представляла, что мужчина может быть так спокоен рядом с женщиной. Половые органы Пайта не пролежали бы у нее в руке и минуты. Даже когда он спит. Внутренне мужчина беспокойнее женщины, более склонен к риску, более раним. Но этот опровергал стереотипы.

Фредди неуверенно положил ладонь ей на спину, как на танцплощадке. В темноте ее кожа казалась ему темной, как у негритянки, широкие мышцы наплывали одна на другую, массивные ягодицы были как луны, только что отколовшиеся от старушки-Земли. Мощь ее тела заставляла его трепетать. Анджела, самая отчужденная из всех женщин, чье робкое внимание развязывало его болтливый язык, превращая в сверло, не знающее удержу, прятала под одеждой ту же самую, что у всех, ненасытную плоть — осознание этого надвинулось на Фредди, как поток раскаленной лавы, стало тошнотворным откровением. Ее ладонь грозила превратиться в кулак, стиснувший ему мошонку. Чтобы предотвратить это, он взмолился:

— Давай поговорим! — Он наделся услышать слова прощения.

— У тебя есть, о чем меня попросить? Что-нибудь особенное?

— Лучше поговорим. Ты не хочешь узнать, в чем суть нашей сделки?

— Не хочу. Это что-то пугающее. Ничего не желаю знать! По-моему, мы зашли слишком далеко, чтобы что-то выяснять. Может быть, это ужасно, но я никогда не хотела знать про приключения Пайта с другими женщинами. Для меня это не более важно, чем то, что он посещает уборную. Тебе, наверное, трудно это представить, но дома ему нет цены.

— Вот и расскажи. Никогда не мог представить, как вы с Пайтом трахаетесь.

— Какой ты смешной, Фредди! То ли ты меня идеализируешь, то ли с кем-то путаешь. Мы с Пайтом… — Она не смогла повторить использованный им глагол, заботясь о его же чувствах. — В общем, это бывает не так часто, как ему хочется, но, конечно, случается. И чем дальше, тем чаще.

— Ты когда-нибудь спала с кем-нибудь еще?

— Никогда. Хотя, наверное, надо бы.

— Зачем?

— Чтобы лучше научиться.

— Ради него же? Черт! Пойми, Анджела, ты замужем за негодяем. Он готов превратить тебя в шлюху. Он так тебя запугал, что ты готова лечь с абы кем, на кого он укажет.

— Ты — не абы кто, Фредди. Тебе я более-менее доверяю. Ты похож на меня: тебе тоже хочется поучать других.

— Хотелось раньше. А потом я узнал главное и утратил проповеднический раж.

— Что ты узнал?

— Что мы умираем. Что смерть — это не одна секунда где-то там, в будущем. Мы умираем все время. Еда неуклонно разрушает эмаль.

— Смотри-ка, он растет!

— Смерть меня возбуждает. Мертвого поимел Создатель. Вот удовольствие-то!

— Ты ведь неверующий.

— Я верю в смерть. Я каждый день нюхаю ее у людей между зубами.

Он наделся, что такими жестокими фантазиями удержит ее на расстоянии, но она, наоборот, придвинулась ближе, обдала его теплом. Пальцы ее ног переплелись с его, подбородок уперся ему в грудь — там, где билось сердце.

— Пайт ужасно боится смерти, — сказала она.

— У него это превратилось в стиль, в самооправдание. Он Зол на весь свет за гибель своих родителей.

— Мужчины так романтичны! — сказала Анджела, не дождавшись продолжения. — Пайт тратит всю свою энергию на сопротивление смерти, а ты только и делаешь, что ее приветствуешь.

— В этом и заключается разница между нами. Разница между мужчиной и женщиной.

— Ты считаешь себя женщиной?

— Конечно. Я настоящий гомосексуалист. Впрочем, кто в нашем городке не гомосексуалист, кроме разве что бедняги Пайта?

— Фредди! Ты водишь меня за нос, все ждешь, что я ляпну. Где твоя откровенность?

— Я предельно откровенен. Любой, кому хотя бы немного не чужда психология, поймет, что я прав. Возьми хоть Фрэнка и Гарольда. Они перекрестно трахают своих жен, потому что снобизм не позволяет им переключиться друг на друга. Джанет это чувствует; она для них просто удобная отговорка. Или Герин с Константином — они же созданы друг для друга!

— Роджер, конечно…

— Эдди еще хуже. Законченный садист! А Галлахер и Уитмен? Протухшие святоши! О Солце и Онге этого, может быть, и не скажешь, но один переезжает, другой при смерти. И вообще, они не христиане, поэтому не в счет. А я? Я хуже всех остальных: хочу быть всем матерью. Мне бы груди, чтобы всех накормить. Почему, по-твоему, я столько пью? Чтоб было больше молока.

— Ты действительно обо всем этот размышляешь? — спросила Анджела.

— Нет, придумал прямо сейчас, чтобы отвлечь твое внимание от моего вялого члена. Но разве ты не находишь, что в этом есть смысл? Пайт остается один-одинешенек. Неудивительно, что женщины городка готовы разорвать его на кусочки.

— За это ты его всегда ненавидел?

— Ненавидел? Да я в него влюблен! Мы оба его любим.

— Ты не гомосексуалист, Фредди. Сейчас я тебе это докажу. — Она села выше, блеснув грудью в свете звезд, положила на него ногу.

— Засовывай.

Члену, может, и хватило бы твердости, но ее тепло и влага обожгли его, как пламя свечи, поднесенной к пальцу, и снова заставили съежиться.

— Что мне сделать? — спросила она, не теряя терпения.

— Взять в рот? — предложил он.

— Что? Я не умею.

Ему стало ее жаль. Услышав ее признание, он представил себе монолит невинности, скрытый за двумя плотно запертыми дверцами — супругами Хейнема.

— Ладно, проехали. Лучше поболтаем. Как ты думаешь, Джанет все еще спит с Гарольдом?

— Она очень старалась, чтобы им дали коттеджи подальше друг от друга.

— Тридцать с чем-то ярдов — не такое уж расстояние, даже если идти по снегу босиком, если сердце велит. По-моему, Джанет — настоящая дочь своего папаши и верит в лекарства. Родила ребенка, завела любовника, ходит к психоаналитику. Но вид у нее все равно такой, словно она сейчас помрет от головной боли.