Джон Апдайк - Супружеские пары

— Глупости! Обычный городок, как любой другой в стране. Ты хочешь сказать, что слишком хороша для окружающего мира. Что все вокруг не годятся тебе в подметки!

— Не повышай голос. Терпеть не могу, когда ты переходишь на крик.

— Конечно, иначе и быть не может. Ты ненавидишь меня, вместе с голосом.

— Я тебя не ненавижу.

— Не можешь не ненавидеть. Я, например, уже с трудом тебя выношу.

— Вот ты себя и выдал.

— Я несерьезно. Ты великолепна. Но слишком уж погружена в себя. Ты понятия не имеешь, что происходит у меня в душе…

— Намекаешь, что у тебя роман, и хочешь, чтобы я угадала, с кем?

— Ничего такого я не говорил…

— С Фокси Уитмен.

— Что за выдумки? Она беременна, обожает своего ледяного муженька и, главное, создает мне слишком много профессиональных проблем.

— Конечно. Но почему меня посетила такая мысль? Знаю, это нервы, но, возвращаясь оттуда, ты всегда так нежен со мной и с детьми, что трудно не решить, что ты с ней спишь. Я в нее вглядываюсь и чувствую, что она хранит какую-то тайну. Уж как она со мной ласкова, как весела! Она знает меня как облупленную, хотя они живут тут только с марта.

— Ты ей симпатична. Вдруг она тоже лесбиянка?

— Я не настаиваю на Фокси. Это могла бы быть Джанет, Марсия, даже Джорджина — я безумно ревнива. И чем больше я ревную, тем труднее мне себя заставить заниматься с тобой любовью. Все это грустно. Нет, отвратительно! Вчера твой телефон был занят целых полчаса, и я уже в одиннадцать часов утра сделала себе коктейль, представив, что ты любезничаешь с женщиной…

Судя по выражению лица, она опять была близка к слезам, но взяла себя в руки и вместо плача издала смешок. Пайт опустил глаза и увидел ее босые ноги: розовые мизинцы не прикасались к линолеуму. Бедная, незрячая, преданная Анджела: по какому праву он разлучил ее со всемогущим отцом? За час до конца рабочего дня старик Гамильтон прохаживался бы по лужайке, обкуривая из трубки подстриженные под «стол» кусты, угощал бы виски работников.

— У меня нет таких денег, как у Эпплби. Я не могу себе этого позволить, — сказал он вслух.

— Может быть, мне тоже попробовать зарабатывать? — предложила она. Осенью я могла бы поехать в Бостон, подтвердить диплом и поступить преподавателем в частную школу. В первом классе Нэнси будет отсутствовать целый день. Надо ведь как-то занять время! Это не помешало бы мне дважды в неделю посещать психотерапевта. Я стала бы прекрасной женой, Пайт! Я бы все-все узнала!

Пайту были тягостны ее просьбы, ее попытки планировать наперед. Ей хотелось оставаться для него полезной, совершенствоваться, а на самом деле она была для него исчерпана, превратилась в затхлый лабиринт, который надо быстрее преодолеть, чтобы добраться до свежего воздуха, до Фокси. Спящая Фокси, озаряемая лунным светом… Стоило ему представить эту картину, как замирало сердце, намокал лоб, немели кончики пальцев и язык. Серебристая дорожка под звездами… И преграда на пути — Анджела.

— Нет! — вырвалось у него. Паника охватывала его все больше: время убегало на всех парах, дома, деревья, упущенные возможности — все пролетало мимо, превращалось в вытянутую, гудящую туманность. — Нет, милая! Ты не видишь, что ты со мной делаешь? Отпусти меня!

От его крика она побледнела, лишилась надежды, опустила глаза.

— Хорошо, ступай. Куда ты отправишься, позволь спросить?

Пайт уже открыл рот, чтобы ответить, но секрет врос в лед и отказывался оттаивать.

Анджела отвернулась, не зная, как еще поступить.

— Твои фокусы становятся все менее смешными.

— Папа, проснись! Ребеночек Джекки Кеннеди умер, потому что родился слишком маленьким!

Лицо Нэнси взошло на горизонте его сна, как луна. От изумления ее глаза были небесно ясны. Красные дорожки слез на щеках. На долю секунды ему приснилась куриная бойня. Недоношенный Кеннеди два дня балансировал между жизнью и смертью. Нэнси, должно быть, услышала новость по телевизору.

— Жаль, — сказал Пайт густым со сна голосом. В августе его всегда мучила сенная лихорадка. Поразительно, как президентскую чету не отпускают беды. Богатство, красота почести не уберегают от трагедий. Страдание дергает королей за мантию. Как нестойки наши боги!

— Папа? — М-м…

— Ребеночку было страшно?

Сквозь аромат детской кожи пробивался запах страха, резкий, как кошачья струя. Теперь ему снился брат. Брат замерз за стеклом, и Пайт оправдывался, почему не остался помогать ему в теплице, почему не пошел к нему в партнеры. Is het koud, JoopT Замерз от усердия, собирая эдельвейсы. Пайт обернулся и объяснил присутствующим: «Mijn breeder is dood». В этом же сне присутствовала и Фокси, только невидимая: как дуновение счастья, звон ручья под покровом сна, хрупкая, мимолетная жизнь…

— Ребенок был еще слишком маленький, чтобы испугаться. Он еще ничего не знал и не понимал. У него еще не было мозга.

— Он хочет к маме! — возразила Нэнси, топая ножкой. — Плачет, а его никто не слышит. Все довольны, что он поранился.

— Никто не доволен, — ответил Пайт, опять падая щекой на подушку. Ребенок прав: никто не слышит. Окно, на фоне которого он рассматривал по ночам свою руку, сейчас, на заре, стало чудовищным и рогатым, так много в него лезло веток. Он притянул Нэнси к себе, в задумчивое тепло, еще оставшееся от сна. Она сопротивлялась, чувствуя, что он хочет просто сгладить то, что так нестерпимо ее мучило, сердито щурилась. Этим летом ее носик усыпали маленькие веснушки — напрасно они думали, что она унаследовала от матери чистую кожу брюнетки. Дочь совмещала безмятежность материнской формы и хаос отцовского нутра. Даже в ее синих глазах были серые крапинки как живые создания в водяной толще, свет, обретающий форму, превращающийся потом в мысль, в душу и обрывающийся смертью.

— Где мама?

— Вставай, папа.

— Ступай к маме, поговори с ней о ребенке Кеннеди, пока папа будет одеваться. — Ночью он попытался соблазнить Анджелу и, хотя она не поддалась, уснул голым. Не хватало только испугать ребенка своей наготой! — Иди вниз. Папа неважно себя чувствует.

— Ты пьяный? — Она выучила это слово и побаивалась его. Однажды Фрэнк Эпплби забрался к ней в манеж и раздавил пластмассовую уточку. На следующий день ей объяснили, что он сделал это спьяну.

— Нет. Был пьяный и теперь жалею. Голова болит. И ребеночка Кеннеди жалко.

— Мамочка говорит, что я никогда не умру, пока не стану старушкой с серьгами.

— Вот это правильно.

— Но… — Она недоговорила. От острого желания справить малую нужду Пайт машинально отбросил одеяло. При виде его голого тела ее глаза наполнились слезами.

— Ты хочешь сказать, что ребеночек был даже меньше тебя? Она беспомощно кивнула.

Пайт встал на колени, обнял ее и почувствовал ее дрожь — ту же самую, которую часто высекал из ее матери.