Джон Апдайк - Супружеские пары

Конечно, мы с тобой разные. С тобой я впервые в жизни почувствовала, что значит не быть молодой. С тобой я чувствую, что наконец-то использовала свое право выбора — свободно, не по привычке, команде или принуждению. В каком-то смысле ты — мой первый спутник. Наш сладостный грех странным образом связан с прелестью беременности — наверное, Кен слишком долго тянул, прежде чем сделать меня беременной, так что теперь я испытываю благодарность не к нему, а к тебе. Я доверяю тебе, но и боюсь тебя. Я боялась Питера и доверяла Кену. А ты един в двух лицах.

Уж не предлагаю ли я тебе на мне жениться? Не хочу ли тебя опутать? Ничего подобного: я так тесно связана с Кеном, что смею открыться тебе, как могла бы открыться чужому мужчине во сне, зная, что на самом деле мирно сплю под боком у мужа. Так что не бойся, что я попытаюсь увести тебя у Анджелы. Я даже лучше тебя знаю, как она тебе дорога — она и ваш общий дом, какая вы хорошая пара. Яне шучу. Не эта ли несвобода делает нас в те немногие минуты, которые мы друг для друга урываем, такими свободными? Ну вот, рука устала до дрожи. Пожалуйста, подожди меня покидать, мой Летучий Голландец — нет ли здесь противоречия в терминах?»

Позже.

«Я искупалась. Было чудесно, все равно, что побывать внутри алмаза (на нашем пляже вода гораздо теплее). Я рассматривала камешки. Знаешь, что я целый семестр занималась геологией? Так что распознала базальт и кварц. Это просто: белое и черное, Бог и дьявол. Ну, и другие камешки-леденцы, которые я мысленно обозначила как „гранит“. Сколько разнообразия! И сколько времени мы держим все это в руках! Мне хотелось целовать эти камешки и вспоминать тебя. Обожаю пляж! Наверное, я стала собой, только когда Кен перевез меня к морю.

И тут — о, ужас! — намет набрели Джанет и Гарольд! Смутилась я, хотя правильнее было бы смутиться им. Они были наглыми, как всегда: детей они бросили на Фрэнка и Марсию; а как здесь, на территории гомосексуалистов, оказалась я? Я ответила, что мне необходимы прогулки, к тому же мне захотелось нарисовать маяк. Они заметили, что я пишу письмо. Они веселились от души и очень мило со мной обошлись, но меня расстроила их развращенность. Кто я такая, чтобы судить? Но в душе я большая праведница и провожу различие между личным грехом и коллективной неряшливостью».

Позже.

«Я уснула. Как это странно — проснуться на ярком свету, с разинутым ртом, с песком в волосах! Мне пора домой. Кен играет в теннис с Галлахером и Герином; не знаю, кто у них четвертый. Ты?

Я что-нибудь объяснила, Пайт? Наверное, мне хотелось отделить нас с тобой от других, излечить тебя от скорбного взгляда, который появляется у тебя в глазах, когда тебе пора возвращаться на службу или ты представляешь, что на твоем рабочем столе звонит телефон. Ты подозреваешь, что рай находится где-то в другом месте (это как французский язык Гарольда: он тоже постоянно апеллирует к высшей инстанции), и потому обитаешь в аду, а я исполняю роль одного из демонов. Меня это не устраивает, я хочу исцелять, хочу быть белой, анонимной, остроумной. Кажется, отец говорил, что для медсестры я слишком хороша… Меня тревожит, что ты выкинешь что-нибудь экстравагантное, чтобы ублажить свою неспокойную совесть. Не надо! Люби меня без самобичевания. Угрызения совести женщинам скучны. Мне нравится, когда ты меня соблазняешь, я бы ни за что от этого не отказалась. Лучше ты, чем Фредди Торн.

Все это я понаписала для того, чтобы скрыть, что сон на песке меня возбудил. Я тоскую по твоей силе и длине.

Твоя любовница».

«О, мой бесценный Пайт!

Как бестактно — нет, хуже, чем бестактно, как дурно я себя повела, когда превратила тебя сегодня в аудиторию, перед которой распиналась о своих чувствах к Кену! Какой комичной была твоя злость — тебя как будто удивило, что я вообще что-то к нему испытываю; и какой грустной была потом твоя попытка обратить злость в шутку! Часть твоего очарования в том и состоит, что ты ценишь себя одновременно слишком высоко и слишком дешево, с гипнотизирующей скоростью переходя от одного состояния к другому. Но твой уход меня расстроил. Хочу попробовать еще.

Когда я сказала, что мы с Кеном женаты несколько лет, а с тобой я знакома всего несколько месяцев, то не собиралась наводить критику. Твоя новизна во многом тебе на руку. Но в загадочной (для меня и для всех остальных) сфере моей сексуальной реакции это — преимущество на первой стадии и недостаток на второй. Возможно, мужчины любят новых женщин, а женщинам лучше с мужчинами, которых они знают. Здесь играет роль доверие: когда женщина раздвигает ноги, она немного боится, что ей причинят боль; еще важен тот печальный факт (почему он меня печалит?), что для женщины личность значит в сексе меньше, чем для мужчины. В настоящем сексе, а не в любовной игре. Все, что нам нужно, — это скучный, знакомый, надежный инструмент. Женские половые органы очень глупы, и это создает лишние сложности.

Почему я обязана перед тобой оправдываться, твердить, что по-прежнему довольна мужем? Ты пробудил меня от семилетнего сна, и Кен этим пользуется. Разве для твоего самолюбия недостаточно моих уверений, что ты существуешь в пространстве, где нет Кена? Итого, что, не зная о нашем романе, о том, что сжигает меня изнутри, он превращается в ребенка, в ребенка за стеклом, в ребенка, сознательно поместившего себя за стекло. Он никогда не проявлял любопытства к жизни за пределами молекулярного уровня. Он — мужчина в маске, попадающий в спальню с балкона, чтобы провести со мной ночь. Я обнаружила в себе холодность по отношению к нему. Оставаясь холодной, я манипулирую нашими телами и освобождаюсь от напряжения, в котором повинен ты.

И все же позволь мне любить его так, как я могу. В конце концов, это мой муж. А ты просто мужчина. Возможно, настоящий. Но не мой.

Наверное, я запуталась. Задолго до того, как мы впервые переспали, я решила, что завоюю тебя. Вам обоим сразу предназначались отдельные места, водонепроницаемые каюты. Но вы используете мое тело, чтобы поддерживать контакт. Лучше я сама расскажу одному из вас про другого. Я живу в страхе, что ошибусь именами. Мне хочется признаться тебе, что у меня есть Кен, Кену — что есть ты. Он беспокоится из-за своей карьеры, тревожится за будущего ребенка и чаще, чем раньше, занимается со мной любовью и при этом твердит: „Беременную не оплодотворишь. Мертвого не убьешь“. По сравнению с тобой он действует механически; с другой стороны, карьера Кена доказывает, что и вся жизнь — машина.

Ты посвятил себя строительству, ты выстроил во мне любовь. Я выдыхаю твое имя. Сейчас мне недостает твоего голоса, твоего лица. Ты действительно считаешь, что мы вызываем у Бога скуку? Однажды ты сказал, что Ему с Америкой скучно. Иногда мне кажется, что ты недооцениваешь Бога, то есть презираешь веру, которая в тебе сидит из-за страха смерти. Ты заключил неудачную сделку и дурно распорядился своей долей барыша. Тебе бы быть женщиной. Женщина с газетной фотографии, с мертвым ребенком на руках, знает, что на нее обрушился Бог. Я ощущаю Его надо мной, вокруг меня, в тебе, несмотря на тебя, из-за тебя. Жизнь — это игра в „потерять и найти“. Бее, пора готовить Кену ужин. Люблю и ни о чем не жалею. Целую».