Юрий Азаров - Паразитарий

Я прочел и узнал, что «нарушителей» повысили в должности.

— Тебе его жалко? — спросил я у Анны.

— А вам нет?

— И мне жалко. Он называет меня прокурором и просит о помощи, а как я могу помочь, если я сам приговорен.

— А вы попробуйте. Вы все можете, — и ее глаза зажглись такой верой, что я действительно решил попробовать.

— Хорошо, я вставлю это письмо в свой рассказ о Римской империи, о вселенском единстве всех паразитов во все века и во все времена. Пусть эти Панченки прочтут о себе.

Анна снова засветилась добрым огоньком, и мне от этого стало лучше.

— Господи, неужто ничего не изменилось в этом прекрасном, гармонично устроенном мире?!

— Стало хуже! — я оглянулся и в дверях увидел Шидчаншина. — Совсем плохо стало, — добавил он. — Прахов и его команда одержали верх на последних двадцати шести заседаниях Верховного Совета. Лизу Вольфартову перевели вместе с Колдобиным в театральный отдел. Все артерии перекрыты. Наступила полнейшая реакция. Победили правые…

Он стоял бледный, сухой, держа ручки свои так, будто это были не ручки, а лапки, причем лапки, перебитые в суставах.

— Значит, и мне при таком раскладе не миновать эксдермации, — сказал я.

Шидчаншин взвился:

— Опять ты за свое личное! Я еле на ногах стою, а вынужден вести большую общественную работу. Кстати, не мог бы ты расклеить к завтрашнему дню двести тысяч листовок? Тут я встретил женщину, которая от тебя выходила, ты и ее подключи. Действовать надо!

— У меня нет сил действовать, — сказал я.

— А ты прочел канон падшаго инока?

— Да.

— Помнишь слова: "Я неудержимо стремился за безрассудными мыслями и желаниями моими", — это о тебе. Пора выходить из кризиса. Если мы сегодня не воспользуемся ситуацией, наступит, как теперь говорят, бархатная диктатура. Жесткая диктатура в наше время невозможна, хотя бы потому, что есть телевидение. Диктатура будет мягче сталинской, гитлеровской, нероновской и даже пиночетовской. Если Прахов перехитрит Хобота, победит демократический тоталитаризм. Надо помешать этому. В стране голод и нищета. Съели все запасы. Ничего не посеяли, все бастуют и митингуют, нечем кормить детей — надо помочь Хоботу вывести страну из беды, и мы должны помочь.

— Но как? Каким образом?

— Я тебе не могу всего сейчас раскрыть, но помни, даже если меня не будет на этом свете, тебе представится такая крайняя возможность, во имя спасения будущего помоги людям, возможно, ценою своей жизни…

— Но как? Что за мистика? К чему этот туман?

— Никакой мистики. Тебе фамилия Агенобарбов ни о чем не говорит?

— А при чем здесь они?

— Значит, ты знаком с ними?

— Какое отношение они имеют ко всему происходящему?…

— Не торопись. Я исчезаю. Больше тебе ничего не могу сказать. Все скоро само собой выяснится…

— Попробуйте, — сказала тетя Гриша. — У него есть прямые выходы. Но ни в коем случае не ссылайтесь на меня. Он терпеть не может, когда ссылаются на родственников. Здесь, знаете, родовое. Все Агенобарбы не любят своих матерей. В открытую. Эдипов комплекс наизнанку. Скажите ему, что вы видите в нем не только великого режиссера, но и великого политического деятеля. Это его всколыхнет.

Я так и сделал. Двери его кабинета глазом не охватить. Золотом по черной блестящей глади написано: "Цезарь Петрович Агенобарбов, режиссер, депутат". Меня встретил крепенький человек, однако с бабьим лицом, с широким носом и мясистым подбородком.

— Вы великий политик. И ваше место не здесь, а в парламенте. И я уверен, что в скором времени вы его возглавите. Я как профессиональный предсказатель тайного прихода это утверждаю и готов вам доказать, — так следовал я совету тети Гриши.

— Я режиссер, а не политик, — скромно ответил Агенобарбов. — Что вас привело ко мне?

— С некоторых пор мне мучительно не дает покоя одна идея, которая, надеюсь, и вас тревожит. Я это сразу понял, как только посмотрел ваш репертуар: "Эдип в Колоне", "Иудейская война".

— Волна, — поправил меня Агенобарбов.

— Да-да, волна, "Смерть Петрония", «Сенека», "Апостол Павел". Это же все однопорядковые вещи. В них и философия, и программа, и система средств. Народ чует праведность вашей идеологии. Народ принял вас. Он пойдет за вами.

— А вы? — режиссер сузил глаза.

— И я. Если буду жив к тому времени. Должна же когда-нибудь свободная культура поменяться местами с властью.

— Для этого она должна стать свободной силой. А культура безнасильна. Эрго, я не существую.

— Новая культура будет рождена в огне и на крови. Она будет выше силы и выше власти.

— Болтовня. Досужие разговоры околотеатральной поросли. Я вас где-то видел?

— Я жил у вашей матери, Агриппины Домициановны, владелицы несметных богатств.

— Пуговички да застежки пятнадцатого века? Впрочем, сейчас, когда деньги ничего не стоят, это что-то да значит.

— Вы ошибаетесь. Среди этих застежек есть одна штукенция оттуда.

— Старуха показала вам сицилийскую гемму?

— Я ее и имею в виду.

— Простите, я занят. Больше не смогу уделить вам ни минуты. — Агенобарбов резко поднялся. — Оставьте свой адрес. Если понадобитесь, я вас разыщу.

— Я приговорен к эксдермации, — выпалил я, и он оживился. Сел в кресло. Захлопал в ладоши.

— Это же восхитительно! У меня деловое предложение. Я добьюсь, чтобы эксдермацию совершили в моем театре. Я этот сюжет воткну в мой спектакль "Нерон вчера, сегодня, завтра". Это будет великолепно. Впервые жизнь соединится с искусством.

— О чем мечтал Нерон?

— И не только он! — Я от вас не отстану. Хотите контракт? Контракт на бессмертие. Хотите на условиях полного самоотречения? Вы должны согласиться! Что вам стоит? Вы же все равно приговорены!

— Я пришел к вам, чтобы вы мне помогли сохранить мою кожу.

— Да на кой черт она вам сдалась! Вы же не шкурник. И не производите впечатления сквалыги. Вы будете первым в мире актером живой эксдермации. Весь мир заговорит о вас. Что может быть выше и божественнее славы? Хотите, можете и текст своей роли сочинить? Я вижу, вы не лишены чувства меры. Вы будете и автором. Впервые в мире автор, актер и каскадер соединяются вместе! Шурочка! Комахин! Любаша, ко мне! — закричал что есть мочи Агенобарбов. Тут же двери распахнулись, и рядом со мной оказались две прелестные артисточки. Комахин обнимал меня за плечи.

— Ну что вам стоит? — говорила Шурочка. — Такое бывает раз в сто лет.

— В тысячу, — поправила Любаша. — А какие у вас прекрасные руки, волосы.

Любаша провела ладонью по моей голове, и озноб едва не лишил меня чувств.

— Ну соглашайтесь же, — сказала Шурочка и поцеловала меня в щеку.

— Господи, да успеете еще нажиться. У нас еще и декорации не готовы. Еще целых три месяца…