Юрий Азаров - Паразитарий

Эту байку мне рассказывал Тимофеич несколько раз, и всякий раз, встречаясь со своим приятелем, спрашивал:

— Друг мой Гораций, ты еще Горбунов или…

Горбунов теперь сидел пьяный в стельку и сортировал карты: бубну к бубне, черву к черве, а других мастей у него не было.

— Отличная картишка, — сказал я, подсаживаясь. — Девять бубей невыбитых.

В моем воспаленном мозгу рождается идея: Горбунова мне сам Бог послал. Если кто и сможет мне помочь, так это Хобот. Хобот, или Слепень двадцатый, как его назвал Прахов. Мурло с заплывшими глазками, первостатейный грабитель, ходивший на службу едва ли не в старых штанах и потертом пальто с облезшим воротником.

— Скромность. И еще раз скромность, — вот что нам нужно. — Это любимые его слова. — Я заведую тайной канцелярией по расследованию различных социальных нарушений, и каждый сотрудник моей конторы — воплощение порядочности и кристальной честности.

Горбунов славился особой хваткой удавливать невинных, спасать крупных воров и грабителей. Разумеется, за приличную мзду. Говорили, что большую часть этой мзды Горбунов, как и другие вещи, отдавал шефу. А шеф уже сам одаривал каждого. И избави Боже, чтобы кто-либо сжульничал. Законы чести превыше всего! Порядочность, дружба и доверие — вот основа взаимоотношений сотрудников этой славной хоботовской конторы.

Я тасовал колоду, а сам лихорадочно думал, как бы подкатиться. Когда Горбунов отлучился в туалет, Тимофеич сказал мне:

— Все вижу. Что ты можешь ему кинуть?

— Все, что выиграю и сегодня, и завтра, и потом. В обмен на кожу.

— Понял, мой друг Гораций.

Играли по крупной. Будучи самым трезвым и пользуясь своими ясновидческими данными, я выигрывал и выигрывал, и Горбунов начинал злиться:

— Откуда ты этого хмыря выкопал?

А я и не думал перейти на поддавки. Сто тысяч проиграл Горбунов и какие-то копейки Тимофеич.

— Буду отыгрываться. Завтра, — сказал он гневно и направился к выходу. Я за ним. Тимофеич бросил мне: "Проводи".

Не успели мы пройти и двадцати шагов, как Горбунов упал. Ноги не держали. Хмель ударил в башку. Он еще раз упал. Я сказал:

— Пойдем назад.

— Вперед. Только вперед.

Я вынес его к дороге. Поддерживал одной рукой, а другой останавливал машину. Но как только шофер видел пьяного, так срывался с места. Тогда я прислонил Горбунова к дереву, но стоило мне было отойти от него, как он оседал, и шоферы, видя такую картину, уезжали. Тогда я снял у него ремень и привязал его к дереву. Картинка казалась непонятной: стоит человек, обхватил дерево, а руки связаны. Горбунов ругался почем зря. Но машину мне удалось остановить. Воткнул Горбунова. Поехали.

Самое сложное оказалось найти ту квартиру, куда хотел попасть Горбунов. Я прибегнул к радикальным мерам. Стал тереть снегом его щеки. Он кричал и брыкался. Наконец, назвал номер квартиры. Самое страшное началось, когда я втаскивал его в лифт. Он обеими ногами упирался, не желая входить в лифт, и я аккуратно саданул его по здоровой ноге каблуком. Он обмяк. В его карманах я нашел ключи, стал пробовать открыть. Долго провозился. Наконец, заволок в коридор его роскошной квартиры, которая была, оказывается, не квартирой, а тайным офисом, который он называл ателье-мастерской. На столе стояли телефоны, какой-то пульт, здесь были еще какие-то приборы, экраны и прочая чертовщина. Я уложил Горбунова на тахту. А сам устроился в креслах. Так мы и уснули.

Проснулся, когда Горбунов еще спал. Я умылся. На кухне нашел продукты и приготовил завтрак. Легонько коснулся его спины. А он, должно быть, перепугался, вскочил, руки по швам, на меня бельма выкатил:

— Где я? Кто ты?

Я сказал, что мы вчера крепко поиграли в карты и он мне продул приличную сумму, я назвал цифру. Я еще добавил, что я бы не пришел за деньгами, если бы он меня не притащил в дом.

— Я сам шел?

— Еще как, — бойко отвечал я. — Шел и все приговаривал: "Уж что-что, а карточный долг всегда надо отдавать вовремя…"

— Это верно, — хмуро отвечал он. — Неужто сто тысяч?

— Сто тысяч. Расписка у Тимофеича.

— А у меня, соколик, ни копья. Но с тобой рассчитаюсь. Помоги, дружище. Я в долгу не останусь. А ну-ка, давай-ка сварим кофейку.

Горячий кофе — что может быть приятнее после хмельной ночи. Горбунов пил с коньяком. Глоток кофе, пять глотков горячительного напитка. И каждый раз кряхтел.

— Слетаешь в Среднюю Азию. Там тебе отвалят по моей записке. Билет завтра тебе принесут.

— Но у меня здесь срочные дела.

— Отмывать шкуру для эксдермации? Послушай, а на фига тебе сто тысяч?

Оказывается, он все знает. Меня взяло зло. Эта хромая сволочь еще и измывается надо мной. И я рявкнул:

— Пятьдесят тысяч пущу на татуировку моей снятой кожи, распишу ее бисером, а по краям чтобы жемчуг был, век бы мне свободы не видать. — Здесь я минут десять запускал такой воровской сленг, что Горбунов едва не лишился чувств. — Ну а остальные пять кусков, блин, найду шерсть и просчитаю бишкуты всем фофанам, а кое-кому так отремонтирую бестолковку, что он будет век помнить меня, фофан, тюлень, чушонок, бивень сохатый! — я выразительно посмотрел на его башку и добавил с презрением, — а чтой-то у вас, Лохмач, кумпол в буграх? Бриллианты зашил?

Горбунов потрогал шишки на голове, а я добавил:

— Или иксодовые покусали?

— Какие?

— В Средней Азии есть такие клещи, после их укусов вскакивают шишки. Один мой приятель зашил сто бриллиантов под шкуру кобылы и таким образом вывез в Афган ценностей на три миллиарда рупий.

— Это улов. Ты его знаешь? Связаться с ним можно?

— Я вас, сук, всех в один узел свяжу, — снова загнул я таким отчаянным матом, что Горбунов стал меня успокаивать.

— Поезжай в Азийку, там тебя хорошо встретят. А я здесь кое-чего сделаю для тебя. Вижу, ты наш человек, пся крев!

На следующий день я вылетел в Ташкент, а затем в Бухару.

Пыльный Ташкент, пыльные лица, пыльные улыбки, намеки, как пыль:

— Большой человек товарищ Горбунов. Увлекающийся, эмоциональный, — бубнил мне Джафар, очевидно, желая узнать, насколько я знаком с Горбуновым.

— Да не то что Хромейко или Хобот. Горбун великий человек. Вы были у него в офисе, на одной из его квартир-ателье?

— Нет, не были. А что там?

— Ни в сказке сказать, ни пером описать, пся крев!

— Так здорово?

— Тысяча и одна ночь, блин!

— Вы ночью там были?

— Шахерезада, век бы мне свободы не видать!

— Его любят женщины?

— Не то слово. Они слетаются к нему, как мухи на мед. Хорошая баруха стоит немало башлей, хрустов, листьев, рупий, динарий. Но его биксы предпочитают франки и шиллинги. Есть у вас шиллинги? Ну пару миллионов? Ну один?

— Откуда?

— Недоношенные египтяне, мараказиане, хапугиане! Я дам вам три-четыре миллиона. Хотите, завещаю вам кусок моей кожи? Я для друзей ничего не пожалею. И вы мне отныне братья!