Эдгар Доктороу - Билли Батгейт

Само помещение имело овальную форму. Девчонку спрятали в трюм, люк виднелся в дальнем углу. Вверх, за моей спиной, устремлялась металлическая лестница, ведущая в рубку, где, по моим предположениям, находился капитан, или как там его правильней назвать, и делал свое дело – рулил. Я еще никогда в жизни не плавал. Катер для меня значил нечто новое, я восторгался величиной, емкостью и приспособленностью его для морских плаваний, а также тем, что есть средства передвижения по нашему слабо очерченному пути в этом мире, средства – результаты долгих усилий мысли человечества. Волны тяжелели, удержаться без опоры на что-либо становилось труднее, мистер Шульц присел на скамью против меня, а Ирвинг схватился за перекладину лестницы, ведущей в рубку, как за поручень в метро. Наступила тишина, прерываемая кряхтением мотора и гулом волн. Мы напоминали людей приготовившихся слушать органный концерт. Бо потихоньку вернулся к жизни и оглядел присутствующих – кто есть кто и что с ним будет. Я поймал на себе незамутненный блеск его черных глаз, остро сверкнувших на мгновение, и испытал облегчение увидев, что он не возлагает на меня ответственности и не хочет этого. Ни за зло пыхтящий океан, ни за забивающую дыхание массу воды, ни за ее холодный, бездонный зов.

Каюта, залитая зеленым, каким-то шероховатым светом лампы, создала ауру интимной причастности нас четверых друг к другу, малейшее шевеление все тут же замечали. Поэтому, когда мистер Шульц едва уловимым движением сунул пистолет в просторный карман своего пальто, достал из внутреннего кармана серебряный портсигар, вытащил сигару, откусил ее кончик и сплюнул, я пристально следил за ним, как за магом. Ирвинг вытащил зажигалку и поднес ее к сигаре. Мистер Шульц, не торопясь, прикурил ее, перекатывая пальцами, чтобы она прикурилась равномерно; через далекий и неясный шум моря и перестук мотора, я услышал его мощные вдохи. Сигару трудно раскурить. Я увидел облако дыма, ползущее по щекам и бровям, отчего лицо его увеличилось. Зажигалка погасла, Ирвинг вернулся на прежнее место, мистер Шульц откинулся на скамье. Сигара тлела в углу рта и наполняла каюту дымом, неприятным и удушливым в помещении.

– Пусти свежий воздух, парень, – велел мне босс.

Я выполнил приказ с присущим мне рвением. Повернулся и, привстав на скамье, сунул руку под занавесь, щелкнул ручкой и открыл иллюминатор. Ночь, коснулась моей руки, вся ладонь стала мокрой.

– Темновато для ночи, а-а? – вопросил мистер Шульц. Он встал и подошел к Бо, который сидел лицом к корме, опустился перед ним на корточки, как доктор перед пациентом. – Ай-яй-яй! Ирвинг, мужика всего трясет. Когда же цемент застынет, Бо совсем замерз!

– Уже скоро, – ответил Ирвинг, – Чуть-чуть.

– Чуть-чуть подождать, – сказал мистер Шульц, будто Бо нуждался в пояснении. Он извиняюще улыбнулся, встал и по-братски приобнял Бо за плечи.

Тут вступил Бо и то, что он сказал, удивило меня до крайности. Это были не те слова, которые мог сказать новичок или обыкновенный человек: в такой ситуации его слова больше чем все ремарки мистера Шульца дали мне понять, в какую область наглости, вызывающей смелости к жизни, шагнули все эти мужчины. Это было другое измерение. Возможно его слова были всплеском отчаяния или опасным средством привлечь полное внимание босса: мне никогда не приходило в голову даже сама возможность того, что человек в таких обстоятельствах, остро чувствуя подступающую смерть, может контролировать то, как скоро она придет. Он сказал: «Ты – говно, Голландец!»

Мне сперло дыхание, а мистер Шульц только качнул головой и вздохнул.

– Сначала ты упрашиваешь меня, а потом – ругаешься, – сказал он.

– Я тебя не упрашивал, я сказал тебе, отпусти девчонку. Я думал ты еще остался человеком. Но ты – говнюк. И когда ты не можешь найти говно, ты идешь в сортир и суешь свой нос прямо в очко. Вот, что я о тебе думаю, Голландец.

Бо не мог видеть меня, он сидел ко мне спиной. Крутой мужик. Красивый по-мужски, блестящие черные волосы зачесаны назад, никаких холостяцких хохолков, загорелое, как у индейца, лицо с выступающей вверху костью скул, полные губы правильной формы, мощный подбородок – все это покоилось на утонченной шее, которую воротник и галстук облегали плотно и элегантно. Даже сгорбившийся от стыда за свою беспомощность, черный галстук – вкривь на белом воротнике, черный сатиновый смокинг – притянут веревками к плечам, отчего поза Бо выглядела жалкой, а взгляд – униженным, он выглядел достойно и я видел в нем класс и мощь представителя славного племени знаменитых гангстеров великого времени.

В порыве смущенной преданности или просто думая как секретный судья, решение по делу которому еще не принесло должного удовлетворения, я размышлял о том, что мистеру Шульцу все-таки не хватает некоего качества или доли элегантности, которая есть у связанного пленника. Правда заключалась в другом: даже в самом лучшем костюме мистер Шульц не смотрелся, он страдал от портных из-за самого себя, как к примеру, ничего не могут сделать с собой рахитичные или близорукие, так и он, подсознательно знал это, потому что всегда подтягивал брюки вверх к месту и не к месту, задирал подбородок, застегивая воротник, стряхивал несуществующий пепел с жилета или постоянно снимал шляпу и сминал края. Все это он делал неосознанно. Как бы автоматически пытаясь изменить свои отношения с одеждой, будто его неудовлетворенность парализована без надежды на изменение. Даже если окружающие думали, что все сидит на нем как влитое, он все равно не успокаивался и снимал с себя очередную пылинку.

Все дело было наверно в его туловище, короткошеем и плотном. Я думаю, главным звеном в облике человека, мужчины или женщины, является длина шеи. Глядя на нее, можно с уверенностью сказать, есть ли пропорция веса тела к росту, натуральна ли поза, есть ли у человека дар устанавливать контакт глазами, гибок ли его позвоночник, широк ли шаг и вообще – есть ли у такого человека предпосылки выглядеть естественно и красиво в перспективе занятий спортом или любви к танцам. Короткая шея предполагает расположенность к метафизическим недостаткам, каждый из которых порождает неспособность обладателя такой шеи творить, изобретать, быть великим, но прямо-таки вносит струю ярости к мятущемуся в своей ограниченности духу. Я не заявляю, что все это аксиоматично, не говорю, что это – гипотеза, которую можно доказать или опровергнуть, и уж ни в коей мере не научный факт, все это скорее слабый намек на чутье, на поверья, что в век эпохи радио, выглядело даже разумным. Может мистер Шульц и сам как-то тайно осознавал это, потому что я уже знал о двух убийствах, совершенных им лично, оба начались с шеи: удушение пожарного инспектора и еще более кошмарное уничтожение некоронованного короля Вест-Сайда, который к несчастью сидел в парикмахерской, обвязанный, обмыленный и готовый к бритью, но не готовый к появлению мистера Шульца.