Зоя Журавлева - Кувырок через голову

— Ну, дрянь какая! — сказала с чувством.

В шляпу сразу залезла Мария-Антуанетта и стала в ней устраиваться. Ужасно любит новые вещи! Фингал понюхал и отошел. Он новых вещей не любит. Фингал любит только детскую клизму, желтую, как спелая груша. Ее удобно бросать и выгребать потом лапами из-под батареи. Когда Фингал жамкает свою клизму, она чавкает, ворчит и фуфыркает. Мария-Антуанетта тогда бросает все свои дела и глядит на Фингала, не мигая, как в телевизор.

— Ну, дрянь! — не может успокоиться тетя Неля.

Тут и спрашивать нечего. И так ясно. Опять у Чукреевых сбежал из дома Сенатор, которого они зовут Сеня. Это их пес. Он вообще-то метис, но кто-то у него в роду был эрдель. Сенатор похож на эрделя. Шерсть коричневая, жестко-курчавая и пружинит, если погладишь. Но Сенатор не любит, когда его гладят. «В этом есть элемент снисходительности», — так объясняет папа. А у Сенатора исключительно развито чувство собственного достоинства. Если он у тебя из рук берет бутерброд с ветчиной, ты должен быть ему благодарен. Не из каждых рук он еще возьмет!

— Ударила! — все никак не успокоится тетя Неля. — Его ударишь, как же. Сроду пальцем никто не тронул. Ему уж слова нельзя сказать. По-французски, что ли, с ним изъясняться?!

— Французского ты все равно не знаешь, — утешила мама.

— Не знаю, — легко согласилась тетя Неля.

— Я тоже не знаю, — вздохнула мама.

— Значит, другое что-нибудь знаешь, — легко отмахнулась тетя Неля.

У нее легкий характер, мама считает. Тетя Неля как-то умеет сама с собой примириться и при этом оставаться сама собой. Ну, не знает она французского — ну и что? Английский она тоже давно забыла, который они с мамой в университете сдавали. А что из этого?

А мама, когда впервые за границу попала по туристской путевке, она вообще онемела. Вообще рот там не могла открыть. Во все только пальцем тыкала, как слабоумная. В дворцы, в бульон, в картины великих мастеров. А между прочим, если бы тетя Неля туда попала, в Англию, например, она бы сразу заговорила, и англичане бы ее сразу поняли — мама просто уверена. Потому что в тете Неле есть заразительная легкость.

Мама уже прилетела обратно: едет в автобусе из аэропорта. Кругом все давным-давно по-русски болтают, а она все молчит, как слабоумная. Ей кажется, что никто уже больше ее никогда не поймет, если она и заговорит. Хорошо, контролер подвернулся: «Ваш билет?» Мама молча по карманам зашарила. Только глаза таращит. Тут до нее дошло — она ж поняла, что этот чудесный контролер ей сказал! «Вот билет! — закричала. — Вот!» И никак потом не могла остановиться: «Спасибо! Нет, вы меня нисколечко не толкнули! Проходите, пожалуйста!» Как угодно была готова, чтобы ее толкали, — только чтобы на русском языке.

Мама без русского языка жизни себе не представляет. Но если бы она еще какой-нибудь язык знала, она бы еще больше не представляла, а жизнь ее была бы богаче…

Но тете Неле совершенно сейчас не до этого.

— Нет, на что он обиделся?! — все повторяет. — Вы меня просто из интереса спросите, что я такого ему сказала?!

— Ну, сообщи нам, — улыбается мама. — Облегчи душу.

— Вот именно, — обрадовалась тетя Неля. — А то зачем бы я через весь город сюда тащилась?

Тетя Неля всегда ездит к маме облегчить душу. Долго вдвоем на кухне сидят и никого больше не пускают.

Папа потом удивляется: «И не надоело тебе?» А мама отвечает: «Мне никогда не надоест, потому что Нелька — человек верный». — «Больно уж говорлива», — осторожно замечает папа. Но мама сердится: «Это, как известно, не самый большой у людей недостаток».

Никак не дает тетю Нелю в обиду, даже папе.

Они с мамой вместе в университете учились. Но тетя Неля тогда пела в хоре, а мама моталась по экспедициям, им и поговорить было некогда. Они тогда не очень дружили, только здоровались. Потом мама на Север уехала. А тетя Неля осталась в Ленинграде, чтобы петь в своем хоре. Голос у нее уже позже пропал, когда у тети Нели родилась Даша. И тут мама вернулась с Севера. Она совсем другая вернулась. Ей вдруг показалось, что она видала такое, чего другие никто не видят. И надо срочно об этом написать.

Как там, на Севере, где она была, прекрасно! Какие люди и какой этот Север! Посреди лета снег летит прямо на цветущие маки, а они только встряхиваются и опять цветут. Дикая нерпа танцует в морской воде рядом с лодкой, и можно близко ей заглянуть в глаза, где только чистота и наивность. Вольные олени бегут через тундру, и рога над ними взблескивают, как дворцовые вешалки. Или, наоборот, мороз — плюнешь и слюна на лету замерзает. А люди все равно живут, строят дома, ловят рыбу, учатся заочно, дарят друг другу подарки, летят на вертолете к больному, смеются, даже заводят себе грудных детей, и эти дети тоже смеются в своих колясках на таком морозе…

Мама села и написала повесть. Послала повесть в журнал. Потом — в другой журнал. И еще в третий. И из всех журналов маме ответили. Ей ответили, что надо не так писать. Совсем не так! А надо писать, как Тургенев. Или надо, например, как Лев Толстой. Или как Антон Павлович Чехов. Если мама напишет, как Шолохов, они с удовольствием напечатают. А пока пусть мама читает классиков и займется каким-нибудь делом. Не знали, конечно, что никаким другим делом мама заниматься не может, потому что она увидела что-то такое, чего другие не видят, и ей нужно теперь об этом написать.

Мама еще одну повесть написала.

Потом еще одну.

Но ей хотелось, чтобы их обязательно напечатали.

Она даже пала духом, сама папе рассказывала. Папа сперва не верил. Потом говорит: «Это потому, что нас с Аськой не было рядом». А мама с папой, между прочим, тогда еще даже не познакомились. Ну, неважно. Мама все равно согласилась: «Вот именно поэтому».

Одна тетя Неля тогда в маму верила, говорила: «Пиши, Танька, — и все!» Этого мама забыть не может…

— Так что же ты сказала своему Сенатору?

— Глаза бы мои на тебя не глядели, — объявила тетя Неля.

— И все? — засмеялась мама.

— Ему, как видишь, хватило, — гордо объявила тетя Неля,

Хоть Чукреевы своего Сеню проклинают, когда приходится за ним по всему городу рыскать, но все же они гордятся благородной его обидчивостью. Таким редким достоинством! Даже гордыней. Фингалу скажи, например, он и ухом не поведет.

— Это уж, извини, какая-то блажь, — осудила мама.

— Капризы… — поддержала Ася.

Мама быстро взглянула на нее. И Ася поняла, что насчет блажи мама тоже сказала из зависти. Сразу не так обидно! Но тетя Неля ничего не заметила.

— Вы представить себе не можете, насколько он эмоционален, — гордится дальше. — Мы между собой теперь шепотом только ругаемся. Честное слово! Чуть голос повысишь, Сенька отказывается от еды. На табуретку в кухне залезет, отвернется, как идол, и в окно смотрит. Всю ночь может так сидеть!