Юрий Азаров - Новый свет

— Та как же я могу позаботиться… — взмолился было завхоз, но Шаров так закричал на него, что Каменюка вытянулся, руки по швам сложил и оттарабанил, как, должно быть, это в армии делал: — Будет сделано, товарищ директор!

Когда Каменюка ушел, пришел Волков, выслушал директора и сказал:

— Господи, собираются на этом милом островочке одни неустроенные души.

Шаров задумался и ответил:

— А тут две стороны. Во-первых, ни одна устроенная душа не пойдет сюда, на эту целину, это и дураку понятно. А во-вторых, должен сказать, я уж не знаю, чем это объяснить, только неустроенные души по-настоящему и любят детей.

— Не хотелось бы возводить это совпадение в закон, — сказал я.

По вечерам мы готовились к приему детей. Усталые после десятичасового рабочего дня (завозили оборудование, оформляли классные и спальные комнаты), мы рассаживались за нехитрой трапезой и при свечке часами говорили о том, как жить будем с детьми. Я изучил личные дела воспитанников и предложил некоторых из них привлечь к организации школы. Я доказывал, что успех дела, я в этом и сейчас убежден, решают первые часы общения с детьми, первые дни, первые месяцы. Узнавание, духовное сближение и даже родство могут вспыхнуть мгновенно — все зависит от того, как подойти к человеку.

— Я с этим абсолютно согласен, — заговорил вдруг Сашко. — Даже собаки и те чувствуют, какой человек с ними. От я могу с абсолютной уверенностью сказать, кого собаки сразу полюбят, а кого никогда не примут, так точно и дети.

Педагоги рассмеялись и в один голос попросили:

— А ну скажите.

Минута была потрясающая. Огонь свечи колыхался и будто усиливал волнение сидящих. Волков нервно постукивал по столу, хмурился, впрочем, довольно доброжелательно, он только что рассказал о своем детстве: «В тридцать седьмом году оборвалось мое прекрасное детство, и я попал в детский дом. Как же меня били по ночам, и воспитатели знали об этом, а все равно поддерживали тех, кто меня бил. Поэтому сейчас, когда я слышу о самоуправлении, меня бросает в дрожь: нельзя доверять безнравственным людям организацию коллектива…» И Смола рассказал о своем трудном взрослении: «Мне в жизни не встретился ни один хороший педагог. Мне было восемь лет, когда погибли мои родители. Я скитался по дорогам войны, просил милостыню, а однажды сорвал в чужом саду два яблока, и деревенские дети спустили на меня собак. Меня терзали собаки до тех пор, пока я не лишился чувств. Подобрала меня старушка Ксения Трофимовна Заборская. Она и стала мне второй матерью. Благодаря ей я закончил школу и физкультурное училище. А в прошлом году она умерла, и я во второй раз осиротел. Я верю в детское самоуправление, и то, что предлагает Попов, — моя давняя мечта…»

Свет колыхающейся свечи обозначил круглое красное лицо Рябова. Он еще не успокоился от возражений Смоле и Волкову: «Я считаю, что дети всегда за дело лупят товарищей. Меня, например, никогда не били. Но я бил. Кого? Ябед, воров, склочников. Мы должны заложить идейные основы, а остальное все приложится…»

Я гляжу на милых, добрых женщин, и они ждут пророчеств этого деревенского мудреца и балагура, и они только что сказали нечто такое, от чего я едва не расплакался. Икарова Светлана Ивановна, это та, у которой бендеровцы дом сожгли вместе с мужем и ребенком, она так светло, так робко, так наивно, точно и не было в ее жизни горя: «А я разделяю мысль Макаренко: разорвитесь на части, но будьте счастливы. Только счастливый человек может воспитывать счастливых людей…» И Лужина Марья Ивановна, прижавшись к Икаровой, добавила: «Я согласна со Светланой Ивановной, а вы как считаете, Владимир Петрович?» И я ответил: «Надо воспитывать правдой. О себе, правдой о государстве, о людях, о детях. Не каждый готов к этой правде. А радостным и просветленным может быть и минор…» Разговор тогда вдруг поднялся на такую прекрасную высоту, о которой я всегда мечтал, и вдруг этот несносный Сашко со своими собаками — он терпеть не мог высоты, может быть чуть показной, впрочем, то, как пошел дальше разговор, как он закончился, как обозначились характеры и ценности, было тоже на своеобразной высоте. А получилось вот что. Сашко глянул вдруг на Рябова и сказал:

— От не обижайтесь, Василий Денисович, но когда вы идете мимо Эльбы, она вся сжимается и ждет от вас какой-то гадости…

Раздался было хохот. Рябов вскипел:

— А вы правы, не люблю я бездомных собак. Я уже договорился в сельсовете отстрелять ничейных кошек и собак. От них одна инфекция.

— Вы уж и меня заодно отстреляйте, — неожиданно для всех сказала Икарова.

Снова пауза и ожидание. Теперь свет свечи выхватывал у спорящих тревожный блеск глаз.

— Александр Иванович, — вдруг весело сказала Лужина, — вы бы лучше нам рассказали, как вам в пятнадцать лет удалось попасть на фронт.

Александр Иванович почесал затылок и сказал улыбаясь:

— А это очень просто. Как узнал, что в армии пилотку и пояс бесплатно дают, так и побежал за взводом.

— И долго бежал? — спросил Волков.

— Километров триста пробежал, пока не сказали: «От черт настырный, от него, наверное, уже не отвяжешься, придется взять». И взяли.

— От надають тоби, Сашко, за такие разговоры, — это Злыдень в дверях показался.

— Не надают, — сказала Икарова. — Александр Иванович — добрая душа.

— Не наша у него доброта, — сказал Рябов. — Собачья. Прав товарищ Злыдень, за такие безыдейные разговоры раньше к стенке ставили…

— А мы и так все тут к стенке поставлены, — рассмеялся Сашко. — И у вас, Василий Денисович, вся спина в мелу…

— А вот, Александр Иванович, как вы считаете, — продолжала спрашивать Лужина, явно чтобы отвлечь присутствующих от вспыхнувшей недоброжелательности, — что самое главное в воспитании?

— Честно сказать? — спросил запальчиво Сашко.

— Конечно.

— Самое главное, чтобы совсем не воспитывать. Ну кто из вас хочет, чтобы его воспитывали?

— Теперь я понимаю вас, Александр Иванович, — сказал Рябов. — Вы сознательно разносите вредную идеологию, проповедуете свободное воспитание и вседозволенность…

— Ну, вы поосторожнее с ярлычками, — это Волков сузил свои черные глаза.

— А что он глупость несет? — закричал Рябов.

— А почему глупость? — вступился я за Майбутнева. — Организовать настоящую жизнь детей по законам труда, справедливости и красоты — это и есть настоящее воспитание. Весь секрет настоящего воспитания состоит в том, что дети живут, а не воспитываются, они должны быть гражданами, а не готовиться к гражданским поступкам…

Рябов под напором большинства замолк. Он замолчал, но не сдался. Мне почему-то было немножко стыдно, и я сказал совсем невпопад:

— А вы знаете, что Василия Денисовича надо поздравить: он козу купил.