Лев Аскеров - Мелодия Неаполитанского танца

— Не надо, мам, — посоветовал, заглянувший на минутку домой Саша, — у тебя сейчас и утюг, как живая рыбка запрыгает… Не то что мясо-рыбка, — сыграл словом мальчик.

— Брысь, паршивец! — топнула она ногой.

Сашкины торопливые шаги уже перебирали ступеньки лестницы подъезда.

— Остряк-самоучка, — крикнула она ему вслед и тут же, словно в подтверждение слов сына, в ее дрожащих руках мясорубка заходила ходуном. Со стороны казалось, что женщина перекидывает ее из ладони в ладонь, как выхваченную из костра печеную картошку. Мясорубка лихо подпрыгнула, кувыркнулась и ловко увернувшись от пытавшихся поймать ее неуклюжих рук хозяйки, упала ей на ногу…

Гюлька, прислушиваясь ко всему, что происходило на кухне и живо представив себе, как мясорубка падает на мамину ногу, невольно дернулась и… опрокинула тазик. Мать в это время прихрамывая и ругая почему-то Масю, вошла в комнату. Увидев растекавшуюся по полу мыльную лужу, она диким потоком ругани выплеснула всю скопившуюся в ней с утра злобу. Гюлька от страха попятилась и шлепнулась в пролитую воду. Тут уже совсем потеряв себя, мать скинула с ноги тапочек и стала бить им ребенка. Мася, выскочивший из кладовки на Гюлькин визг, бросился между ними и закрыл собой сестренку. Но обезумевшая от безотчетной злобы женщина все также жестоко продолжала вымещать ее, вкладывая в свои удары всю силу взрослого человека…

Остановилась она внезапно. Удивленно вытаращилась на барахтавшихся у ее ног детей, потопталась на одном месте и как была в одном тапочке, так и вышла из дома.

Пришла она поздно ночью. Дети уже спали. В комнате было светло. И от луны, что ярко светила в окно, и от света, горевшего на кухне.

Гюлька лежала на боку, прижав к животику коленки, крепко сжав на груди кулачки. Из под сбившихся трусиков выглядывала пухлая, розовая ягодичка. Женщина потянулась поцеловать ее, но неверные ноги не удержали ее. Она упала, опрокинув стул с детской одеждой. Попытавшись поднять стул, который никак не хотел даваться ей в руки, она пнула его ногой и встала на четвереньки.

— Опять напилась, — устало, с горьким упреком в голосе, сказал со своей кровати Мася.

Запела она.

— Ой, — простонал Мася. — Гюльку с Сашей разбудишь.

— Все!.. Все… «Мой милый Августин, Августин, Августин»… — снова запела она.

— Ну тише же!.. Гюлька недавно только заснула. Все ждала… Плакала… А ты вон какая пришла.

Женщина подползла к кровати и взявшись за край ее поднялась и тяжело опустилась рядом со спящим ребенком. Она все-таки поцеловала ее ягодичку.

— Целуешь, — проворчал Мася, — а как утром ее била помнишь?

— Сволочь я, сынок. Последняя сволочь…

Она низко склонилась над дочерью.

— Лепесточек мой прозрачный… — шептала мать. — Камушек мой драгоценный…

Она поцеловала ее в высунувшееся из под густых волос ушко. Гюлька повернулась и открыла глаза. И прямо над собой увидела подернутые туманом добрые-добрые, бархатно-карие с золотящимися на ресницах крупными слезами, глаза матери.

— Детонька, милая детонька, прости меня дуру чертову, — крепко обняв девочку, пьяно в голос расплакалась мать…

…Гюлька вздрогнула. Она все-все вспомнила. И вроде маленького зверька, отчаянно спасающегося от кого-то, стала зарываться за пазуху халата Людмилы Романовны. В следующую секунду женщина почувствовала, катившуюся, казалось, по самому ее сердцу струйку крутого кипятка.

«Началось», — облегченно вздохнула она.

— Ничего, поплачь, Гюленька… Поплачь, лас-точка… Детонька моя горемычная, — приговаривала врач, чувствуя предательское подергивание подбородка.

Гюлькино тельце сотрясалось, как маленький вулкан, все чаще и сильнее. Сначала шепотом, а потом все громче она стала выкрикивать малосвязные, полные горечи фразы.

— Мама… Мамочка… Масеньки нету… Он обиделся на меня… Не приходит Масенька ко мне во сне… Не хочет разговаривать… Я его подняла с постели… Я виновата… К Саше приходит… Говорит обо мне… А ко мне?.. Масенька-а-а… Я виновата… Помнишь, ты булочку принес… Я была голодная… А ты булочку принес.

— Ни в чем ты не виновата, Гюля. Это мы, взрослые, во всем виноваты, уговаривала, готовая сама разреветься, врач.

Медсестра тетя Ариша, работавшая в этом детдоме с конца войны, отвернулась от них к стерилизатору и громко шмыгала носом.

Гюлька еще долго вскрикивала, плакала. Наконец она утихла…

За вышедшей в изолятор тетей Аришей хлопнула дверь. Гюлька из-под руки врача, как из-под прикрытия, посмотрела в ту сторону.

— Он так хорошо играл на дудке, — по ассоциации с чем-то вспомнилось ей.

— На трубе, наверное, — поправила врач.

— Угу, — подтвердила девочка.

— Великолепно играл. Мне рассказывали.

— Великолепно, — повторила Гюлька.

И снова умолкла. После долгой паузы сказала:

— Спать хочу.

— Это хорошо, — отозвалась Талыбова. — Ляжешь в изоляторе.

Девочка решительно замотала головой.

— Почему?

— Боюсь. Он там лежал.

— Я с тобой побуду, внученька. Всю ночь, — пообещала тетя Ариша.

— Нет! — наотрез отказалась Гюлька.

— Хорошо, — согласилась Людмила Рагимовна. — В своей палате будешь… Только вот эту таблетку выпьешь, укол сделаю и пойдем… Я тебя провожу.

Они вышли из медпункта обнявшись. Маленькая Гюлька и Людмила Рагимовна. И не было сейчас на свете людей ближе друг другу, чем они.

Талыбова вернулась в медпункт четверть часа спустя. Тяжело опустившись на стул, она сказала:

— Гюлька уснула.

Погрузившись в невеселые мысли, Талыбова не помнила уже сколько так просидела. Ее вернул к действительности характерный старческий голос медсестры. Тетя Ариша сидела напротив и явно ждала ответа.

— Простите, я не расслышала, — призналась Талыбова.

— Их мать в тюрьме, знаешь?

— Материнских прав ее лишили еще до этого, — ответила она. — А вот отец…

— Отец, отец… — в сердцах сказала тетя Ариша. — Поди знай, кто он и где? Они ведь все от разных…

Она еще хотела было пройтись по их матери, но врач перебила ее.

— Не знала я что они от разных… И все-таки не надо ее грязно судить. Не нам это делать… Не нам… Вы заметили, детишки о ней ничего дурного не говорят.

— Любят ее. Любят, — подтвердила тетя Ариша. — Мать ведь. Тем паче, что ее нет. Самый лучший детдом не заменит ребенку матери с отцом. Не даст он ласки родительской…

Женщины умолкли. Каждая думала о своем и по-своему. Первой нарушила молчание тетя Ариша.

— Завтра покойному сорок дней стукнет… Намедни детишкам объявили, что им Новый год будут справлять 27 декабря. Так они снарядили делегацию к директору, мол, отказываемся от елки. Маське, дескать, сорок дней… Подсчитали пострелята… Правильно подсчитали…