Димитр Димов - Июльская зима

Что рассказать вам о Праге? У нас совсем не было времени ее осматривать. День был дождливый. Но даже сквозь пелену дождя и клочья тумана она показалась мне городом-поэмой, в котором средневековая романтика переходит в кипучую социалистическую новь. В вашем сознании оживают мрачные легенды о пражском студенте и алхимиках, и вдруг вы попадаете в атмосферу сверхмощной промышленности и ее рабочих, воздвигавших баррикады против немецкого фашизма. За образами Жижки и Гуса встает тень Юлиуса Фучика. В Праге мы узнали, что Ян Дрда и Костра – чехословацкие делегаты на чествование Пабло Неруды – уже уехали. На другой день после обеда мы сели в самолет и под вечер приземлились в Амстердаме. Может быть, вы воображаете, что полет всегда проходит, пусть даже с легким покачиванием, но плавно и гладко? При ветре в самолете трясет хуже, чем в грузовике.

В Амстердаме мы провели два дня. Мы ожидали увидеть серый и хмурый северный город. Напротив, все в нем цветное и яркое – дома, тротуары, трамваи, автобусы, – словно голландцы хотят вознаградить себя за отсутствие солнца и синего неба и рассеять тоскливость северного тумана. Все кирпично-красное, или кобальтово-синее, или охровое. И в то же время все гармонично сочетается. Город изрезан сетью каналов; при известной силе воображения вы вежливо согласитесь с тем, что он похож на северную Венецию – богатую, комфортабельную и благовоспитанную Венецию, где вместо дожей живут короли сыра и экономические боссы Индонезии. Мы действительно остались довольны флегматичной вежливостью голландцев, удобным отелем и хорошим рестораном, красотой города и учтивым обхождением его жителей, но все же мы не могли не подумать о том, что это спокойствие рантье, эти удобства и эта красота зиждутся на нескольких веках эксплуатации колоний, на крови, труде и нищете миллионов индонезийцев. Конечно, я упрекаю не голландский народ, а только его властителей. Человек из социалистического мира может испытывать лишь уважение к народу, который дал Спинозу и Рембрандта, который сопротивлялся Филиппу II и герцогу Альбе и который в XVI, XVII и XVIII веках давал приют всем светлым умам Европы. В Голландии мы видели чиновников, рабочих и докеров, которых так же заботит завтрашний день, как и всех честных людей труда во всех других странах мира. Вечером Амстердам дрожит в неоновых огнях тысяч реклам. Оранжевые, зеленые, синие – они наперебой кричат об удобствах, которые предлагают пассажирам авиакомпании трансатлантических рейсов. Амстердам – город велосипедов. Чиновники, рассыльные, домашние работницы – все движется на велосипедах и лавирует с почти цирковой ловкостью между автомобилями и трамваями. Вагоновожатые водят трамваи в белых перчатках, а кельнеры и служащие в отеле изумляют вас своими элегантными галстуками. На первый взгляд – полное благополучие. Если согласиться с тем, что велосипеды, перчатки и галстуки – символ благополучия, а не дешевая дребедень, прикрывающая классовые противоречия.

Политическое сознание вагоновожатого в Голландии может равняться нулю.

Из Амстердама мы вылетели в Сантьяго холодным ветреным утром. Перед вылетом голландский врач сделал нам прививку против оспы. Плохие социальные условия, нищета и тропический климат, дорогая и недостаточная медицинская помощь превратили страны Южной Америки в подобие огромных клиник для инфекционных больных. Один аргентинский агроном рассказывал мне, например, что в тех краях, где он работал, прокаженные ходили свободно везде и всюду, завязав лица платками, чтобы мухи не садились на язвы. И тем не менее аргентинские, чилийские и бразильские власти такого плохого мнения о здравоохранении в Европе, что не пропускают в свои страны ни одного европейца без прививки против оспы. По правде говоря, эта мера, в сущности, целесообразна. Но пока голландский врач делал нам прививки, мне пришло в голову: «Можно подумать, что они справились со всеми другими болезнями, раз боятся, как бы мы не завезли им оспу!»

Есть одна истина, первейшая в медицине, – врачи не могут бороться с заразными болезнями, пока не будут уничтожены плохие социальные условия, из-за которых распространение этих болезней неизбежно.

Наш громадный четырехмоторный самолет носит выразительное имя «Летучий голландец». На самом деле он никакой не голландец, а обыкновенный американец, некий «Дуглас 621». Голландцы прекрасно могли бы построить такой сами, если бы им не навязывалась сердобольная «заокеанская помощь». Рваные низкие облака скоро скрыли землю от наших глаз. Позвольте поделиться с вами личными ощущениями от путешествия в трансатлантическом самолете.

Я люблю технику и восхищаюсь ею. Но это относится к такой технике, которая не изнашивает, не угнетает и не изнуряет человека. А что происходит, когда садишься в самолет? Ты сразу чувствуешь, что тебя заперли в какой-то клетке с крошечными окошками, из которых ничего или почти ничего не видно. Единственная возможность двигаться – проходик между двумя рядами сидений. Светящаяся надпись все время требует от тебя, чтобы ты застегнул или расстегнул привязной ремень. Стюардессы, видно желая тебя подбодрить, каждые пять минут суют тебе под нос мятные конфетки, питье, еду или журналы, которые тебя не интересуют. Пассажиры обычно молчат, потому что их мутит или потому, что на высоте в три тысячи метров настроение у них значительно ниже, чем на земле. Побриться – целая проблема!.. Если вы летите на большой высоте в ясную погоду, вы видите только рельефную географическую крупномасштабную карту, затуманенную синеватой дымкой, и больше ничего! Если вы летите на большой высоте в пасмурную погоду, то облака, освещенные солнцем, создают у вас такое ощущение, будто вы несетесь над бесплодным ледяным полярным пейзажем, который сначала кажется очень красивым, а потом утомляет вас своим однообразием. Если же вы летите низко и видите предметы на земле, то эти предметы, которые вблизи, возможно, восхитили бы вас, сверху кажутся крохотными смешными макетами.

Короче говоря – путешествие самолетом не для писателей, ибо они предпочитают наблюдать вещи и людей в нормальных условиях.

И все же в противовес этим более или менее неприятным вещам у вас есть одно преимущество – вы покрываете за два дня и две ночи расстояние, которое деревянные каравеллы Магеллана покрывали за шесть месяцев, а сегодняшние быстроходные пароходы покрывают за двадцать дней!.. Несомненно, самолет – триумф человеческого ума, и в то Hie время – наказание за его любопытство. С высоты птичьего полета видишь все, но не замечаешь ничего. Садимся последовательно в Женеве, Мюнхене и Лиссабоне. Что может произвести впечатление на аэродромах? Разве только то, что каждые пять минут садится или взлетает какой-нибудь самолет. Да еще орущие громкоговорители сообщают на трех языках о прибытии или вылете самолетов, равнодушные механики копаются в моторах, чиновники воздушных компаний у выхода из буфетов со списками в руках считают пассажиров, как овец.