Светлана Борминская - Куплю свадебное платье

— Мне ее очень жаль, так жаль! — глядя на холм кладбища, всхлипнула я. — Лучше бы я умерла!

— Лучше бы я умер…

Мы взглянули на то место, которое было нашим домом…

Двери распахнуты, разбитые окна хлопают, чувствовалось, что в доме осталась одна труха без вещей, и какой-то татарин смотрит на нас, не мигая, с обочины… Мачты электропередач за его спиной и огромная промзона города Красноуральска, из которого мы убегали. Но этот город был мне так дорог! Он навсегда застрял в моем сердце, как ты, любовь моя, и напоследок мне захотелось сделать что-нибудь хорошее — отдать полкармана мелочи нищему или купить мороженое в вафельных стаканчиках недоверчивому и замурзанному уличному ребенку.

И тут я увидела его…

Бомж из привокзального сквера — тот самый, который спал там под пионером с гипсовым горном. У рынка толпился народ, что-то происходило…

— Сейчас объеду. — Дима стал разворачиваться, а я сказала:

— Подожди, я посмотрю.

— Зачем?!

У павильона «Семена» помирал местная достопримечательность — бомж Гильза, также известный как Мурадым-ага.

Судя по виду, его переехала машина: старик был не только поломан, как кукла с помойки, но и весь в крови.

— В рынке кассу вчера ночью ограбили, взяли всю недельную выручку… и обменник потрясли, — переговаривались те, кто стоял неподалеку.

— «Скорая» не едет, — завздыхала местная горе-бабка с котятами в коробке.

— А как?.. — спросила я.

— Сперва под одну машину попал, и другая следом! — наклонилась ко мне бабка и, отложив котят в сторону, поправила что-то похожее на подушку под головой Мурадым-аги.

Тот, не открывая глаз, продолжал кричать.

— А-аааааааа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!.. — разносилось на пятачке перед павильоном «Семена».

Толпа потихоньку расходилась, новые зрители еще не собрались. Дима потянул меня за рукав, а я вдруг начала рыдать, размазывая слезы.

Бомж перестал стонать и, сглотнув страшным кадыком, взглянул на меня. Я, придерживая рукой живот, наклонилась и спросила:

— Вам больно?

В ноздри ударил такой страшный газ из смеси горя, несчастья и всей той грязи, в которой живут опустившиеся люди и уличные собаки, что я, как сомнамбула, покачнулась и чуть не упала рядом. Дима приподнял меня за подмышки и молча понес к машине.

Бомж снова открыл глаза и посмотрел на меня, а я на него, вывернув шею.

— Давай отвезем его к приемному покою и положим? — уже в машине, когда Дима стал отъезжать, ни на что не надеясь, спросила я.

Дима сжал зубы и даже не посмотрел в мою сторону.

У меня какая-то ненормальная тяга к старым пьяницам.

И еще я всегда вспоминаю об отце: жив ли он вообще сейчас?

Когда я вижу старика, и он пьян, и несчастье сквозит у него даже в остатках волос, в горьких складках у губ, и вывернутые карманы висят — в них нет даже мелочи, у меня мелькает безумная мысль: «Может быть, это он?!»

Конечно, от Сапожка-на-Оби до Красноуральска немного дальше, чем от аптеки до вокзала, но отчего-то мысли, и престранные порой, посещают меня. Когда живешь среди людей и видишь жизнь, какая она есть, а не сквозь тонированное стекло лимузина, то твои чувства мало отличаются от чувств других людей.

Эта грань между опустившимся человеком и обычным — ее почти нет.

Несчастья ломают абсолютно всех, просто, может быть, судьба пока еще благосклонна и бережет вас от такого?

Бомж бредил, пока мы везли его от рынка до больницы.

— Курил гашиш!.. И запивал вином!.. Я курил гашиш и запивал вино-о-ом!..

— Раздухарился, — хмыкнул Дима и закашлялся от вони, которая скопилась в «Газели» всего за минуту, пока двое небрезгливых прохожих сердечно помогли внести и аккуратно сложить Мурадыма на полу фургона, а также и его мешок, два набитых пакета из-под мусора и подушку под распухшую голову — все богатство было при нем.

Мы подъехали к торцу горбольницы на улице Рябушкина, Дима посигналил, и на крыльцо вышел молодой доктор с вышивкой на кармашке чистенького халата.

— Ну? — потянувшись, спросил он, а я прочитала «вышивку»: «д-р Денисов».

— Помогите, вот машина сбила! Он бомж, но очень мирный, пожалуйста, — придерживая живот, подошла я к доктору Денисову.

— Нам ваше говно без надобности, — вежливо сказал доктор и стал рассматривать солнечные тропинки в небе.

Дима и бомж о чем-то говорили, была какая-то пара фраз между ними, и бомж чуть погодя заплакал, повторив, только тише, те вопли у палатки «Семена».

Доктор Денисов меланхолично прислушался и все-таки повернул к машине. Подошел, посмотрел, фыркнул…

— Ладно, — через полминуты снова фыркнул он. — Эй!

На крыльцо приемного покоя вышел злой, с глазами некормленой собаки санитар и сплюнул.

— Дерьмо! — сказал он, увидев бомжа.

— Дерьмо, — согласился доктор. — Давай-давай! — И показал рукой, как сгружать бомжа на ближнюю от двери каталку.

— Ну, слава богу, — сказала я.

— Ага, — без энтузиазма кивнул санитар и, схватив мешок и два пакета, почти все имущество нищего, на вытянутой руке понес его и кинул в кусты у дороги. — Потом заберет, в другой жизни…

— По-окой, — прочитал Мурадым-ага слова над собой. — Ты пожалела меня? — произнес он не глядя. Я не успела ответить, голова старика мелькнула в проеме дверей, и остался только невыносимый запах, который умирающий забыл взять с собой.

— Зачем привезли? — на удивление красивым голосом и протяжно-протяжно спросила нас медсестра в окне и посмотрела как на дураков. — Все одно ж подохнет, дожился!..

— А подушка?.. — глянув на пол фургона, спросила я.

— Видишь, помойка? — поинтересовались из окна.

— Вижу!

— Неси туда! Заразу та-акую! — фыркнула медсестра и спряталась.

От подушки пахло псиной. Я свернула к мусорным бачкам и услышала:

— Наташка!..

Я обернулась и увидела машину джип цвета «папирус», которая сворачивала к моргу, за рулем сидел Валерий Бобровник… Следом ехал 126-й «Мерседес» с незнакомым молодым человеком за рулем.

Я не испугалась, просто застыла, закрывшись подушкой старого деда, и пришла в себя, только когда мы миновали последний городской квартал.

— Подушку выбрось, — кивнул на дорогу Дима.

— Фу-у, гадость! — отбросила я назад этот пуд микробов и лихорадочно стала крутить рычаг открывания окна. — Мне нужно вымыться!.. Дима, у меня чума!

А город вздохнул и выпустил нас на волю. Дорога петляла среди сопок, терриконов и белой пыльной соли, которая окружает Красноуральск с юго-запада.

В Сапожке на заборах было написано, допустим: «Ленка, твоя попа самая лучшая!» Или на крайний случай: «Наташа, я тебя люблю!»

А когда мы приехали в Полежаевск, то на въезде в город на бетонном заборе прочитали гигантское «УДОВЛЕТВОРЮ!» — и телефоны, телефоны, адреса и даже парочку факсов.