Ирина Майорова - Метромания

Последнюю фразу Витек произнес с каким-то злым отчаянием и, укрывшись с головой одеялом, затих.

Утром хозяина и гостя разбудил телефон. Звонил Макс:

– Ты еще дрыхнешь, что ли? – завопил он, едва услышав в трубке хриплое спросонья Андрюхино «алё». – Мы ж сегодня собирались к физикам рвануть, которые по просьбе Вилетария экспертизу проводили. Я им уже звякнул. Едешь со мной или нет?

– Еду, наверное. Вот только Витька сейчас завтраком накормлю и на службу отправлю.

– А он у тебя? Ночевал? Чего это он?

– Да так, решили вчера выпить вместе, заговорились…

– Ну, и о чем же вы заговорились?

– Да так, о жизни.

– Ладно. В девять двадцать заходи за мной, оптики нас к десяти ждут.

Из квартиры Шахов вышел вместе с гостем – после ночного бдения у него не осталось ни одной сигареты. На газончике у подъезда старшая по дому – деятельная и любознательная до невозможности Елена Викторовна – прогуливала свою жирную, как докторская колбаса, таксу.

Поздоровавшись, парни хотели пройти ми —

мо, но женщина схватила Виктора за рукав:

– Я слышала, у вас на станции снова ЧП. Девчонка под поезд бросилась. Молодая?

– Двадцать – двадцать два.

– Это потому ты такой смурной? Вечером мимо нас с Шоколадкой прошел – даже не заметил. Хотела тебя окликнуть, да не стала. Идешь как в воду опущенный, весь в мыслях. Не привык еще к самоубийцам, что ли? Да их вон больше полутора сотен в год, которые на рельсы бросаются! Мне приятельница закрытую статистику недавно пересказывала. Тебе пора бы уж привыкнуть. Хотя вы, мужики, в этом отношении кишкой-то потоньше… – Елена Викторовна немного подумала и решила быть справедливой: – Вообще-то, если честно, я поначалу тоже… После первого случая неделю, наверное, уснуть не могла. Я тогда дежурной работала. Как сейчас помню, седьмого ноября случилось. Муж после парада, в белом кителе, – он флотский офицер был – пришел меня проведать. Стоим с ним на платформе, разговариваем. Вдруг мимо нас будто вихрь какой… Женщина молодая на рельсы сиганула. Машинист затормозить, конечно, не успел. Состав немного отогнали, линию обесточили. Стали тело по частям доставать. Муж мой помогать бросился. А я как сползла по колонне, так на корточках и сижу. Трясет всю, прямо колотит. Ну, и неделю, а то и больше на успокоительном да снотворном провела. А потом свыклась. Говорят же, человек ко всему привыкает. Года два, наверное, прошло. И опять прямо на моих глазах какая-то дурища на рельсы прыгнула. Тут уж я всем руководила. Тело в брезент завернули, а голову я – чтоб ненароком из кулька не вывалилась – в ведро положила. Иду по платформе с этим ведром и вдруг ловлю себя на мысли, что внутри меня все спокойно, будто воду несу. Так что, Витенька, и ты привыкнешь – дай срок. – Елена Викторовна покровительственно похлопала младшего лейтенанта по плечу и сердито дернула поводок. – Шока, ты чего разлеглась?! – обратилась она к таксе, с комфортом устроившейся на крышке канализационного люка.

Хитрая собачонка, воспользовавшись тем, что увлеченная рассказом хозяйка на нее не смотрит, решила полодырничать.

– Давай ходи – жир растрясай!.. Мать-то дома? – без перехода поинтересовалась у Милашкина соседка. – Прошлый раз она меня рыбным пирогом угощала – хочу зайти рецепт взять.

Витек замялся:

– Теть Лен, вы только ей не говорите, что сейчас меня видели. Я ей сказал, что на службе, а сам вот у Андрюхи заночевал.

Елена Викторовна заговорщицки подмигнула:

– С девчонками небось ночевали-то? Да ладно, не конфузься… А чего вам, молодым, еще делать? Не бойся, буду молчать как могила.

– Неужели к такому правда можно привыкнуть? – спросил Андрей, когда они снова двинулись по направлению к метро.

– Не знаю. Я еще курсантом был, нам рассказывали: двадцатидвухлетняя девчонка под поезд бросилась, машинист ничего сделать не успел… Она насмерть, а он через два дня от инфаркта в больнице скончался. Сорок три года было мужику, двадцать лет поезда водил. Говорят, у женщин более тонкая нервная организация… Выходит, что нет: тетя Лена-то вон привыкла.

– Да я вообще понять не могу: зачем под поезд бросаться? Ну, надоело тебе жить, так и других способов полно.

– Я и сам себе этот вопрос задавал. Большинство самоубийц в метро – женщины. Мужики чаще всего по пьяни сваливаются. Ну, вот и объясни мне: они, женщины, всю жизнь волнуются, как в глазах других выглядят, прически крутят, макияж, диеты… ну, и так далее. Значит, им должно хотеться и в гробу в приличном виде лежать. А какая уж тут красота, если некоторых как пазл собирать приходится!

На углу, у магазина, Андрей с Витьком попрощались. Оставшись один, Шахов понял, что вчерашняя боль не ушла. Просто, когда в их с Андрюхой компании был третий, посторонний, она держала себя в руках, соблюдала приличия, а сейчас ей некого стало стесняться – и она, оскалившись, вцепилась в горло.

Шахов купил пачку сигарет и прямо у магазина выкурил три штуки одну за другой. Во рту стало противно-сухо, в висках заломило. Он сейчас многое отдал бы, чтобы сегодня был рабочий день. Лучше – понедельник. Поехал бы на работу, бегал бы там, суетился, созванивался с магазинами, ругался, болтал в курилке с девчонками… Забил бы всем этим голову, и в ней не осталось бы места для воспоминаний о смущенно теребящей ворот кофты Екатерине, о стоящих у порога черно-красных кроссовках с оторванным задником. Шахов представил, как позвонит сейчас Максу в дверь, как тот откроет. Тряхнет русой головой, дернет, как застоявшийся конь, ногой. Опустит вниз углы своих пухлых ярко-красных губ: «Ты чего такой помятый? Всю ночь водку жрал? Без меня?» Шахов стиснул зубы. Перед глазами встала картинка: вот его кулак летит прямо в физиономию Макса, бьет по губам – и они лопаются, как спелые вишни, обрызгав все вокруг соком-кровью. Андрей взглянул на руку. Она была согнута в локте, кисть сжата в кулак…

Шахов поднялся к себе в квартиру и, не снимая кроссовок, четверть часа слонялся по комнатам. Дважды хватал трубку, чтобы, набрав номер Макса, сослаться на головную боль и предложить ему съездить к оптикам одному. Но оба раза, не дождавшись гудка, нажимал отбой. В висках стучало: «Если я откажусь, он подумает, что меня душит жаба: ему Катерина дала, а мне нет. Но я сам виноват. Он же тогда говорил: „Если у тебя к Катерине что-то серьезное, намерения там всякие, я только „за“. Мне твоя дружба дороже любой бабы. Буду к вам на пироги, на семейные праздники ходить!“ А я разыграл равнодушие: „С чего ты взял? Есть и покрасивее, и помоложе. Катька и тебе, и мне просто друг. А спать с другом – это как-то…“ Макс в ответ заржал: „А почему бы и нет? Если друг другого пола, не крокодилица и к тому же не против?“..»