Ирина Майорова - Метромания

И вердикт мой таков: то, что сделано с «Новослободской», – это варварство! Взять хотя бы новое освещение и кричащую, щедрую, так сказать, позолоту! Станция проектировалась в виде грота или, если хотите, протестантского храма. Кстати, по одному из источников, материал для отделки «Новослободской» привозили из Латвии – разбирали витражи закрытых лютеранских соборов и отправляли в Москву… Да, по замыслу авторов это был храм! Отсюда и верхняя подсветка, создававшая иллюзию проникающих сквозь цветные стекла солнечных лучей. А сейчас! Это же какой-то кафе-шантан!

А сами витражи! Да, их следовало хорошенько отмыть, но зачем для этого было разбирать-то? Большая часть совсем в том не нуждалась. А если уж разобрали, то соберите обратно как следует, по-человечески, а не тяп-ляп, с зазорами. В незаделанные по уму стыки набилась пыль, отчего сейчас, спустя совсем немного времени после реставрации, они в худшем состоянии, чем были до нее!

От негодования у старика перехватило дыхание. Пришлось брать паузу. Короткую, на несколько секунд. Следующим объектом симоняновского гнева стали «жуткие новые» лампы с бьющим светом, которые армянин назвал световыми пушками.

– Какая таинственность, какой грот?! Помилуйте! – Грант Нерсессович театрально воздел руки к сводчатому потолку. – Я понимаю, тревожное время. Угроза терроризма, но… не до такой же степени! А что вы, молодой человек, скажете по поводу этих сине-красных стел, установленных посреди вестибюлей? Не так давно я побывал на своей любимой «Смоленской» Арбатско-Покровской линии. Так меня чуть удар не хватил. Стоит эта, извините за выражение, дура в самом центре… Я не знаю даже, с чем ее сравнить. Это все равно что посреди Грановитой палаты деревянный нужник соорудить. Убили же станцию этим чудовищем – неужто не понимают? Поставили бы где-нибудь в сторонке, так нет!

Нерсессыч так стукнул кулаком по столу, что лежавшие на краю стола папки попадали на пол.

Макс поднял их и положил обратно.

Старик этой маленькой услуги, кажется, даже не заметил.

– Вы знаете, – продолжил он уже без надрыва, – ведь многие из старых, построенных при Сталине станций имели своим прообразом какой-либо храм. И это удивительно! В условиях воинствующего атеизма, гонений не только на православную церковь, но и на религию вообще! Станция «Кропоткинская» – это маленькая копия древнеегипетского храма Амона в Карнаке, «Полянка» – соборный храм, в рисунке свода «Новокузнецкой» использованы темы римской гробницы Валериев. На некоторых станциях можно найти каббалистические знаки, руны и даже аяты. Знаете, что такое аяты? В переводе с арабского – «знак, чудо, знамение». А по сути – краткие фразы из Корана, написанные причудливой вязью куфического письма. Я сфотографировал несколько образцов, а потом нашел возможность передать снимки одному ученому-арабисту. И он мою версию подтвердил. Это действительно аяты!

Симонян встал из-за стола и, сконцентрировав блуждавший до сей поры неведомо где (должно быть, среди вызывавших в нем священный трепет аятов, рун и каббалистических знаков) взгляд на напрягшемся Максе, пытливо всмотрелся в лицо гостя. Кривцов постарался изобразить искренний интерес. Видимо, ему это удалось, потому что «лекцию» Симонян продолжил с прежним пылом:

– А какие материалы для оформления были использованы! Полудрагоценный камень тоннами шел. Сейчас реставраторы, бывает, с чем сталкиваются? С тем, что не знают, где взять материал для восстановления утраченных фрагментов. Потому что большую часть камня добывали в рудниках ГУЛАГа, в сверхсекретных лагерях. Да что там говорить?! Если разобраться, все старые станции – это храмы, только вместо икон там портреты полководцев, героев труда, собирательные образы советских людей, а на месте алтаря – бюсты вождей. Так, во всяком случае, раньше было. Сейчас многие из них опустели. Одних памятников и бюстов Сталина по подземным храмам полтора десятка стояло. А сейчас кто у нас остался из несвергнутых-то? Пожалуй, только Ленин. На «Комсомольской», на «Белорусской»-радиальной, в верхнем вестибюле «Театральной»… Ногин на «Китай-городе» пребывает пока. Из названия станции его имя сняли, а бюст остался. До последнего времени, пока на «Чистых прудах» второй выход долбить не начали, у торца Сергей Миронович Киров стоял. Я спрашивал у служащих, куда его свезли, – не знают. Но самую смелую шутку над советской атеистической идеологией архитекторы с художниками знаете, где сыграли? На «Октябрьской». Ведь в торце там настоящий алтарь сооружен. С царскими вратами, наверху которых, на каждой половинке, издали будто даже православный крест виден. Подойдешь ближе – ан нет, не крест, а сложное сооружение из перекладин, шара и пятиконечной звезды.

Несколько минут Симонян молчал, погрузившись в глубокое раздумье. Потом вздохнул и виновато посмотрел на Макса:

– Вы ж не за этим пришли… Простите старика. Меня как понесет…

– Да нет, что вы, мне очень интересно, – покривил душой Макс.

Еще вчера, встретив такого вот чудика, он с удовольствием поддержал бы беседу. Но сегодня ему было совсем не до оплакиваемых стариком красот.

– Ценю вашу тактичность, – склонил голову в полупоклоне Нерсессыч. – Так вот, в ночь со среды на четверг я, как уже сказал, обходил с ревизией две станции… Шел по тоннелю от «Новослободской» к «Проспекту мира». Этот перегон хоть и длинный, в два километра, но для пешехода легкий. А вот если идти от «Красных ворот» к «Комсомольской» – очень тяжело. Перегон-то всего ничего, километр, а падение уровня – тридцать метров. «Красные ворота» среди старых станций – одна из самых глубоких, а «Комсомольская» – так себе, среднего заложения. Пассажиры в поезде этого перепада не замечают, а если пешком… В общем, я уже почти достиг нижнего вестибюля «Проспекта мира»…

Когда до выхода из тоннеля осталось десятка два метров, Симонян вдруг услышал голоса. Женские. Присмотрелся – дефектоскопщицы. Да и кому еще быть в такой час! Остановились на путях и кого-то костерят. Грант Нерсессович прислонился спиной к стенке тоннеля и стал ждать, когда облаченные в оранжевые жилеты женщины двинутся дальше. Попадаться лишний раз на глаза сотрудницам подземки ему было без надобности. Испугаются еще или с расспросами пристанут. Милицию позовут. Через несколько минут Симонян услышал характерный шум: дефектоскопщицы покатили свою колымагу вперед.

– Я уже хотел было выбраться из своего укрытия, но вдруг звуки затихли. – Грант Нерсессович понизил голос, перейдя почти на шепот: – Только-только дефектоскопщины вошли с другой стороны в тоннель – и сразу мертвая тишина. Чего они опять тормознулись, не знаю. Может, в приборах какой сбой обнаружили, может, решили в туалет сходить. Я на платформу не вылезаю – жду, когда дефектоскопщицы подальше отойдут. Вдруг рядом, в нескольких метрах буквально, что-то тяжелое упало. Глаза скосил – какой-то тюк. Присмотрелся, а то не тюк – человек! Женщина. И тут же следом из воздуховода мужик вылезает. Грузно так на землю плюх! Слава богу, ночью в тоннеле освещение дежурное, слабое – непривычный к темноте человек в полметре руку свою не разглядит. Вот и этот боров меня не заметил, женщину под мышки взял и протащил внутрь тоннеля метров двадцать. Потом бегом обратно, да, видно, от страха воздуховод пропустил, мимо меня промчался, а потом и из тоннеля выскочил. Стоит, головой по сторонам вертит: понять не может, где находится. Сообразил – и назад. Опять мимо меня – и, кряхтя, в ход полез. Я подождал, пока дрожь в коленях уймется, – и к женщине этой. Мертвая она была – уже окоченеть успела.