Альва Бесси - Люди в бою

Ночью я снова иду к линкольновцам, но коробки шоколада уже нет и в помине. «Вот жалость-то, — говорит Вулф, — знай мы, что к нам пожалуют гости, мы б раздобыли другую. Пошли со мной, — говорит он, — мне надо обойти роты». Мы долго бредем через поля, невысокие холмы, выходим наконец к передовой — рота испанских саперов углубляет и удлиняет мелкие окопы: одни бойцы помогают саперам, другие пытаются заснуть. Из недавно отрытого блиндажа вылезает Дик Рушьяно, мы подсаживаемся к нему, болтаем о том о сем. Харолд Смит — он снова вернулся в батальон, и его назначили начальником штаба батальона вместо Иеля Стюарта — провожает меня до штаба; оттуда я возвращаюсь назад в бригаду. Здесь творилось черт-те что, говорят нам ребята, а то ли еще будет на рассвете.

— Нам ничего не остается, как затаиться и ждать, когда они кончат, — говорят они. — Только конца что-то не видно.

— Подумаешь, — говорит Херман Немолчун Клейн (он — вот чудеса! — ненадолго замолк, и его товарищам даже удалось ввернуть словцо-другое). — Есть о чем говорить! Меня вчера дважды засыпало взрывной волной. На нас разом налетели две сотни их самолетов, хотите верьте, хотите нет! Меня швыряло из стороны в сторону, как пробку! А уж сколько раз мне пришлось под огнем побегать! Только им в меня нипочем не попасть — они же стрелять толком не умеют; нет, мне эта война определенно начинает нравиться!

Я думаю, он не кривит душой.

Ребята не ошиблись: на рассвете снова начинается обстрел.

— Господи, — говорит Куксон, он ненадолго отложил газету и прислушивается к взрывам. — Если они не прекратят, они наверняка кого-нибудь подстрелят.

Но почитать ему не удается: до полудня раз десять, не меньше, в пещеру врываются посыльные с сообщением, что провода оборваны, и, так как все связисты заняты (из них трое ранены), Куксону приходится идти налаживать связь самому. В пещере шумно, как в котельной, пыль сыплется на голову, клубами поднимается из-под ног, санитарам не дают посидеть, то и дело вызывают перевязывать тех, кого ранило поблизости; посыльные сбиваются с ног (Вулф и нашего малыша, цирюльника Анхеля, тоже определил в посыльные; как-то раз он заскочил в бригаду, насмерть перепуганный, тряс головой, приговаривал: «Muy malo, Бесси, muy malo la guerra» [173] Война плохо, очень плохо (исп.). .)

Я колочу по клавишам машинки, пишу заметки для завтрашнего бюллетеня; рассказываю, как Джим Ларднер (он снова вернулся в батальон) потерял передний зуб в госпитале. «Плевать, — сказал Джим. — Зуб-то все равно был вставной». Я цитирую Немолчуна Клейна, беру на заметку тот факт, что Хуан Перис, бывший помощник комиссара Мак-Папов, стал комиссаром четвертой роты Мак-Папов, а Антонио Перес, бывший помощник комиссара линкольновцев, стал комиссаром четвертой роты в Линкольновском батальоне. (Они не родственники, эта новость только тем и интересна.) Мне сообщают, что пленный фашист сказал: «Я знаю — мне предстоит умереть, но прошу вас расстрелять меня, а не отдать на растерзание львам в Барселонском зоопарке» (Франко внушает им, что «красные» способны на все, вдобавок барселонские львы и в самом деле оголодали). Мне сообщают, что Ворош займет место Тайсы в барселонской редакции «Добровольца», а мне — так как Гордона назначили jefe комиссариата — дадут в помощники Джима Ларднера: в одиночку с выпуском бюллетеня не управиться.

В пещеру, отдуваясь, врываются два перепачканных, с ног до головы заляпанных грязью связиста. Им нужен Джим Рескин, начальник английских связистов. «Куксон», — говорит один из них и разводит руками. Джим закусывает губу и возвращается к коммутатору: ближе Куксона у него не было друга. А я думаю об Аароне, вернее, пытаюсь думать о нем, но перед глазами почему-то стоит Джонни Гейтс: улыбаясь, он сообщает мне о смерти Аарона. («От самого скверного адъютанта, какого тебе суждено иметь».) Тут раздается мерзкий, пронзительный свист, за ним оглушительный грохот, за грохотом неизменно следует звериный людской вой; в пещере становится темно — в воздухе носится сор, бурая каменная пыль; слышатся крики, стоны раненых, ребята кашляют, сплевывают забившую горло пыль. Чуть не полчаса у нас уходит только на то, чтобы навести в пещере порядок; снаряды теперь падают-поодаль, у нас восемь раненых, включая капитана Данбара и толстяка секретаря, того самого, который щеголял со сломанным пистолетом. А потом налетают самолеты и сбрасывают свой груз прямиком на нас; мы жмемся к земляному полу, пещера ходит ходуном — тяжеленные фугасы, взрывные волны сотрясают ее, но им не удается обрушить ни одного камня. Самолеты улетают, возвращаются, с бреющего полета обстреливают бойцов, их пулеметы строчат, не смолкая по нескольку минут кряду, как швейные машины. Двумя часами позже они снова направляют свои орудия на штаб, только зря стараются — дважды прямых попаданий не бывает, а назавтра в пять тридцать пронизывающе холодным утром, что так часты здесь в начале сентября, я возвращаюсь в наш прежний штаб — выпускать бюллетень…

…Ночью тринадцатого сентября комиссариатский грузовик везет меня через Мора-де-Эбро, затем по массивному стальному мосту мы переправляемся через реку и въезжаем в город Марсу, в окрестностях которого этим летом мы проходили боевую подготовку. Поезд на Барселону отходит только в два часа утра, у меня в запасе много времени, слишком много времени, а я не люблю ждать — никогда и ничего. Вокзал, даже поздней ночью, переполнен — в него битком набились крестьяне, крайне бедно, убого одетые, у каждого при себе крытая корзинка, из которой неизменно торчит горлышко винной бутылки; солдаты едут в отпуск, их провожают девушки, крепкие крестьянские девушки — даже в такую холодную ночь, как сегодня, они в одних легких платьишках, без чулок и без шляп.

Купе переполнены, в тусклом свете окрашенных в синий цвет лампочек не различить лиц попутчиков. И я сажусь у окна, пытаюсь заснуть. В окне выбито стекло, из него несет холодом. Однако расходившиеся нервы, расстройство желудка и возбуждение (поездки в поезде всегда поначалу возбуждают меня) — все это вкупе не дает мне заснуть. И я перебираю в уме события последнего времени. Бригаду «на несколько дней» перебросили с передовой в длинную извилистую лощину — считается, что она находится на полпути между нашими позициями и позициями фашистов. Это заблуждение вызвано тем, что с одной ее стороны наши батареи целый день бьют по фашистам, а с другой — фашистские батареи упорно стараются нащупать наши. И вот — над головами бойцов, пересекаясь, со свистом летят снаряды. Стащив с себя гимнастерки, бойцы лежат под чахлыми сосенками, охотятся за вшами. Я прочесываю батальон в поисках новостей, но мне не удается узнать ничего такого, о чем стоило бы поведать в печати: XV бригада не отступала, ей не довелось побывать в окружении и т. д. Ребята надеются, что их отведут за Эбро, дадут отдохнуть вдоволь, — я не слишком-то в это верю, но оставляю свои соображения при себе.