Мерси Шелли - Худловары

Забавнее получилось с Борисом Стругацким. В 2002 году я написал рассказ «Хайкай», где японская поэтическая игра стала своеобразным «паролем», позволяющим отличать людей от киборгов в мрачном будущем. Рассказ тут же захотелось показать соавтору «Улитки на склоне». Но подумалось: чего мучить старика, ему и так много мусора шлют.

Через год Стругацкий открыл журнал «Полдень, XXI век», и по совету Житинского я послал рассказ в редакцию. Ответа не было, и идея опять позабылась.

А еще через год, расчищая архивы старой почты, я наткнулся на собственный e-mail Стругацкого в рассылке конкурса «Тенета». И все-таки послал рассказ ему лично. Вскоре пришло официальное письмо от секретаря: «Борис Стругацкий готов опубликовать Ваш рассказ в журнале „Полдень, XXI век“». Такой вот лаконичный японский ответ. Точь-в-точь как в самом рассказе: механический голос из динамика, пароль-отзыв, и дверь открывается…

То, что происходило дальше, тоже вполне повторяло рассказ: после моей публикации Лукьяненко устроил в редакции «Полдня» скандал. Оказывается, доступ к телу Бориса Натановича окружает плотная толпа киборгов из числа «учеников». Этот Редакционный Совет решает, какой из присланных материалов стоит давать читать Стругацкому, а какой сразу выкинуть. Я, сам того не зная, взломал фильтрационный лагерь, послав личное письмо через колючую проволоку.

Но сейчас даже такие игры кажутся никчемными. Ну что особенного было в ответах этих уважаемых, но страшно далеких от меня людей? Да ничего такого они мне не сказали, чего не знал бы я сам. А между тем вокруг было множество людей близких, которые говорили гораздо больше.

В середине апреля 2004-го, в ночь на годовщину нашей свадьбы, мы поспорили с Катей. Я отправился выпить в «Билингву» и там познакомился с женой Настоящего Фантаста. Муж ее, как и подобает Настоящему Фантасту, уехал на киевский Съезд Настоящих Фантастов «Портал». Бедная женщина наконец смогла глотнуть свободы.

Хотя в разговоре со мной она всячески защищала мужа. Говорила, что уважает его дело и т. п. Но я все равно подумал: как хорошо, что женщины, с которыми я жил, скептически относились к моей писанине. Им всегда было нужно что-то реальное, человеческое. Вот и в этот раз мы с женой поругались по сходному поводу. А ведь она, как и прочие, была права. И только благодаря им, скептичным моим анти-музам, я еще не потерял связь с реальностью, как некоторые фантасты.

Вернувшись домой, я помирился с Катей и прочел в новостях, что Людмила Путина на съезде филологов призвала этих самых филологов заняться чем-нибудь полезным вместо того, чтобы рыться в окаменевшем говне классики. Слова не мальчика, не мужа, но жены!

Через несколько дней мой батя приехал в московскую больницу МПС с больным сердцем. Самое сильное впечатление от больницы оставила приемная. Напротив стола с компьютером, где пациентов заносят в базу, стоит стул для посетителей. От него до стола — два с половиной метра. Пока заполняли анкету, батя все время порывался встать с этого стула и подойти к столу поближе, чтоб нормально разговаривать с врачихой. Заметив это, я решил пододвинуть его стул поближе к ее столу.

Оказалось, что стул крепко привязан бинтами к батарее центрального отопления. Видимо, многие уже пытались его придвинуть, но это нарушало какой-то особый порядок в приемной. Излишняя прямота коммуникации тут не приветствовалась.

На батю больница тоже произвела гнетущее впечатление. Чтобы развеяться, он попросил меня привезти чего-нибудь почитать. К следующей поездке я собрал несколько книжек повеселее, а заодно прихватил распечатки со своим старым худлом.

Всю мою фантастику он сразу забраковал. Зато американские очерки пошли на ура. И я знал, почему. «Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома, вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе», — пел Цой. А я в пятнадцать лет убежал из дома прямо в спецшколу, и с тех пор родители вообще не понимали, чем я занимаюсь. В американских рассказах хоть что-то о моей реальной жизни было.

По дороге из больницы, подавленный ее мрачностью, я вдруг начал переводить «People are strange» Моррисона. Я уже пытался сделать это в 1994-м. В тот самый день, когда впервые попал в США. Знакомые, которые должны были меня встретить, перепутали место высадки, и я три часа сидел в аэропорту Далласа, ни черта не понимая и не умея сказать по-английски — настоящий чужак в чужой стране. Но тогдашний перевод получился не очень. И вот пробило на новый.

А у дома во дворе я встретил Катю с Китом. Кит сидел в коляске, насупившись. Он родился 11 июня, ровно через 10 лет после моего первого дня в США. И сегодня он чувствовал себя примерно так же, как я в тот день. Только что закончилась его первая в жизни зима, которую он провел в основном дома. Он еще ни разу не видел столько людей сразу. Оказавшись на улице, он мрачно поглядывал на прохожих — их было многовато, и все чужие. Кит выкатил вперед нижнюю губу, сложил на коленях руки в толстых рукавах комбинезона, и был похож на маленького грустного орангутанга. Я сразу понял, для кого переводил The Doors.

Услышав песню, Кит сразу заулыбался. Что тут еще сказать? Хорошая песня — это песня, которую можно спеть своему ребенку.

А то, что она — не совсем русская… Ну а где оно вообще, это русское, в нашем летучем доме? Немецкая коляска, итальянский стул для кормления, французские прививки, японские подгузники, няня из Молдавии и полный московский двор армяно-узбекских детей. И еще сотни полезных советов из несуществующего государства Рунет. «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — сплошная Кустурица».

А уж в будущем Кита, когда разные культуры еще больше сольются в одну общую мультуру… Нет, пограничники все равно останутся. Им будут платить турагенства, чтобы создавать видимость заграницы и скрывать от клиентов, что на той стороне — та же мультура. Но я уверен: в разных концах света сейчас растет множество малышей, которые так же, как Кит, делают зарядку под Ману Чао или засыпают под армянский дудук. И потом эти пацаны будут очень удивляться, встречая друг друга в заграничных турах, которые рекламировались как «путешествие в неизведанный мир».

Ну ладно, ладно, я пошутил насчет полной мультуры. Есть ведь еще этот, великий и вебучий. Тот, на котором мы думаем и оттого называемся русскими. Язык, куда ж без него! Только не надо путать язык с литературной заразой, ладно? Потому что есть такое явление, которое требует от языка настоящей работы. Это дети.