Александр Великин - Санитар

Паниковский! сказал грустный Макаревич, подходя к столику, чтобы поставить пустой стакан.

Я эту палочку весь день искал, торжественно сказал Жибое-дов, удостоив Макаревича презрительного взгляда. Нашел наконец! Где бы, вы думали? В околотке, конечно! вскричал радостно другой студент-совме-ститель.

- Правильно! В милицейском нашем родном отделении!… Слушай-те дальше. Ужина не дают, вызовов выше крыши. Я говорю: Ершик, больше не могу! Нацепил я ему очечки, дал в руки палочку. Только, прошу, молчи. Веду его под ручку, ящик взял себе. Входим мы на вы-зов. Ершик, как будто всю жизнь слепым работал. Голову задрал, палоч-кой постукивает. А я его за локоток. Бережно! Меня родственники тихо спрашивают: Доктор, что, слепой? А я громко на всю квартиру отве-чаю, знаете, так обиженно: Если был слепой музыкант, почему не может быть слепой доктор! У него, добавляю, еще диабет! кричал Жибое-дов сквозь смех буфетной. Ему инсулин сейчас колоть надо, а он го-лодный!

И стол вам, конечно, тут же накрыли? спросил Серый.

И какой стол!

Зинаида выкрикнула сразу пять бригад. Загромыхали стулья, засту-чали по столам стаканы, зашуршала сворачиваемая бумага. Буфетная пустела. Уехала Людмила Санна со своим вязаньем, студенты-совместители, грустный Макаревич. Остались Серый с Жибоедовым, и в углу, у окна, обстоятельные, грузные тетки с перевозки, со второго филиала. Жибое-дов налил еще по стакану себе и Серому. Надоело все, вздохнул он. Хочу ночью спать в своей постели и ходить на свой горшок.

Серый молчал. Печали и вздохи Жибоедова были привычны, в зу-бах завязли. Он всегда жаловался на жизнь.

Надо что- то делать. Жибоедов низко опустил отечное лицо. Сердце снова давит.

Вчера мерцал после суток.

Уходи со скорой, сказал равнодушно Серый.

Куда?

Откуда я знаю.

Есть, ведь есть хорошие места! Находят же люди! Искать надо!

В мясники иди, сказал Серый, чтобы отвязаться.

В мясники! Там тоже здоровье надо иметь И посадят меня там в два счета! Нет, вздохнул Жибоедов, в мясники нельзя.

Почему Толя кислый? спросил Серый.

И Жибоедов рассказал, что на Макаревича пришла телега. Отказал-ся Толя носилки нести, сказал, что потом руки будут дрожать, в вену не попадет или что-то в этом роде. Короче, Матюхин перевел его на полу-сутки и полставки срезал. Жибоедов шепотом добавил, что Толя, видимо, четвертачок вымогал, хоть и клянется, что не вымогал. Ты ж понимаешь! Серый спорить не стал. Ему стало жаль Толю, у которого двое детей, старший мальчик глухой, и Толя возит его через всю Москву в специаль-ный садик. Теперь Толе придется туго, на ставку семью не прокормишь, жена сидит дома с маленьким, а на полусутках выходить надо практиче-ски через день. Кто теперь будет Гришку возить в садик? Что до телеги, то в том смысле, какой вкладывает Жибоедов, Толя, конечно, не вымо-гал. Понятно, устало подумал Серый, все мы приходим на сутки, желая заработать, и Толя такой же. Мы заряжены на заработок. Все мы заря-жены на заработок, и Жибоедов это прекрасно понимает, потому и ухмы-ляется. Но зарабатывать можно по-разному. Можно добросовестно потеть, а можно стараться урвать в каждом удобном случае. Как делает Жиба, потому что урвать это его страсть. Украсть, как он говорит. А если что плохо лежит, он и сопрет.

Чай свое дело сделал. Не царапала, не свербила залитая горячим глотка. Прояснилось в глазах, ноги шагали без дрожи. Другое дело, что потеешь старательнее, если знаешь, что тебе заплатят, размышлял Серый, спускаясь с вызовом в шоферскую. Но это общечеловеческая черта. И Толя как все люди. Ему заплатят, он, конечно, возьмет. И порадуется. И мне дадут, я возьму и порадуюсь. Если бы Толе, предположим, сказа-ли: вот деньги, неси носилки, нам все равно, кому платить, он бы, ко-нечно, взял. И понес. И я бы понес! Хоть я как врач и не обязан этого делать, и руки себе изуродую. Но прозрачно намекать, подсказывать в надежде на гонорарий?… Да никогда этого Толя делать не будет! Даже из озорства. И озоровать-то он никогда не умел. Не тот он человек! Пря-молинеен он для таких кунштюков! Толя просто не законтачил. Устал ли, нервы сдали, или красноречия не хватило, не знаю. Не за-контачил. Потому что помощники, чтобы нести носилки, всегда нахо-дились и при всех обстоятельствах. Так называемые негры по-скоропо-мощному. Мужики есть в доме почти всегда. Нетзовут соседей, с ули-цы приглашают. Есть шоферы, которых мы почему-то жалеем, хотя они за носилки свое получают. Это очень редкий случай, когда некому не-сти. Или когда нельзя ждать. Тогда хватаем и несем. И не рассуждаем. Не убедил Толя, схлестнулся. Типичная, показательная ситуация. Поскан-далить с родственниками больногоэто ого-го-го! Самая зловредная пуб-лика в своем стремлении доказать кровную преданность страждущему, Вот жалобу накатали. Матюхин разбираться не станет. Не сумел носилки г организовать, не сумел избежать конфликта получай по мозгам. А Жибоедов в каждом видит жулика. Потому что он сам жулик. Он как гово-рит? Я в человечество верил, пока первый раз не украл!

Серый знал, что Жибоедов и его считает самым хитрым и удачли-вым жуликом. Который только не рассказывает ничего. А коль молчит, ста-ло быть, есть что скрывать. Пытает, пытает, все время пытает, по праву старого приятеля, какую рыбку словил, в каком количестве. И завидует. И обижается, почему Серый с ним не хочет работать. Знаю, знаю! и пальцем грозит, когда Серый ссылается на то, что диспетчера не са-жают их на одну бригаду. Ты делиться не хочешь! В смысле, добычей делиться.

Серый действительно избегал работать с Жибоедовым. И давно, очень давно. Старая история, которая началась, когда он еще был ло-пушком. Когда открылся неведомый, загадочный мир бывалых, крепких парней с загорелыми шеями и засученными рукавами. Шальной мир, где время мерялось на сутки, где хорошо знали свое дело, крепко ругались и насмешничали надо всем на свете, а главным достоинством была на-ходчивость после обрыдшей институтской кислятины этот мир пьянил. Врачебный диплом здесь не имел ровно никакого значения, важен был опыт. Ночами, когда в курилке осторожно позванивала гитара, и старослу-жащие распускали пояса, и начинались вечные санитарские сказы, горь-кая зависть охватывала Серого. Столько лет отдать химерическим иска-ниям и ничего не знать! Не знать, что есть, оказывается, жизнь, полная скорости, и приключений, и простора, и жути неизвестного. Хотелось всег-да мчаться по Москве летней жарой в прилипшем на голое тело халате. Хотелось чувствовать себя настоящим мужиком, сильным, все могущим. Бешеная скорость, забивает рот рвущийся в машину упругий горячий воз-дух, расправлены плечи, прет скоропомощное зубоскальство, чего там. И готово сорваться из глотки: Сарынь на кичку! Ядреный лапоть! Хо' телось выкинуть какую-нибудь необыкновенную штуку, чтобы все уди-вились. Тогда казалось замечательным, получив вызов на Бадаевский завод, собрать в буфетной все чайники и привезти их, полные пива. Или прита-щить с хладокомбината ящик мороженого и одарить им подстанцию. И млеть, слушая похвалы санитаров. Радость от причастности к скоропо-мощному племени требовала от Серого стать как можно скорее полно-правной его частицей. И он старался. Соображал, постигал, придумывал, хватал. Где они теперь, старые санитары, которым он так мучительно завидовал, с кем мечтал быть ровней? Вечные фельдшера, долгие студен-ты, перебывавшие во всех трех московских мединститутах? Разбрелись кто куда, в поисках лучшей доли одни, вышли в люди другие, выучив-шись на докторов, и исчезли, круто пошли в гору третьи, мало их оста-лось на скорой. И скорая теперь не та. Остались легенды, не даю-щие покоя следующему поколению искателей приключений. Тем, кто жадно слушает вранье Жибоедова, кто посчитал удачной выдумкой спе-реть в магазине стойку для соков и пристроить ее вместо телевизионной антенны. Ребята, взрослейте скорее! хочет сказать им Серый. Но по-чему-то не говорит.