Борис Минаев - Психолог, или ошибка доктора Левина

– Не больше, чем я, – сухо ответил Лева. – Все больны.

– Нет, неправда. Вы не отвечаете на мой вопрос.

– Понимаешь, Кать, – сказал Лева. – Я тебе уже раз сто двадцать сказал, что я не психиатр. Психиатр, наверное, сказал бы тебе, что да, ты больна, но не сильно. А я так не думаю. Дело в том, что болезнь – это что-то неконтролируемое. Мочеиспускание, например. Кровь не свертывается. Мокрый кашель. Рвота. Рези в желудке. Видения. Движения. Судороги. Бред. Ну что-нибудь, что происходит само, понимаешь? А насчет тебя я так не думаю. Мне все время кажется, что в твоем поведении есть какой-то план. Смысл есть. И я пытаюсь его понять. Давай рассказывай.

– Круто, – сказала Катя. – План… Вот бы мне еще самой его понять. А так, очень круто… Да, на чем мы остановились?

– На цветных картинках.

– Эти цветные картинки были такие хорошие, в них было такое счастье. Понимаете? И я вдруг захотела, чтобы это были не картинки, а на самом деле.

– Так. И что?

– Ну… ничего. Я стала просто мечтать, о том, что он исчезнет. Как мы с мамой стоим на кладбище, плачем, идет дождь, и мне так стыдно, потому что мама же не знает, какая я счастливая в этот момент! Я просыпалась от слез. От стыда. Мне было так стыдно перед мамой! Но это было настоящее большое, как вы говорите, видение. Это кладбище, такое красивое, как в кино. Зеленая трава, голубое небо, серые камни. И мы с мамой, все в черном. Она держит меня за руку. Она в вуали. Цветы. До сих пор как увижу это, просто пробивает всю насквозь. Ух.

– И сейчас видишь? – быстро спросил Лева.

– Сейчас? – смутилась Катя. – Нет, сейчас не вижу. Просто вам рассказываю. А что?

– Нет, ничего, просто спросил.

– А… Просто спросили, да? Ну как вам объяснить, Лев Симонович, это невозможно увидеть, если еще кто-то тут есть. Это кино только для одного человека показывают.

– Ну да, ну да… Я и забыл.

– Ну так вот! Было это кино. Было-было-было… Потом… Потом я подумала однажды: ну а как, собственно говоря, папа должен погибнуть? Раньше-то, в этом кино, он непонятно как погибал. На боевом посту. При исполнении служебного задания. Выполняя интернациональный долг. Я же еще маленькая была, не понимала, что это значит, плохо представляла, где папа работает, что он делает.

– А где он тогда работал?

– Не помню, – пожала плечами Катя. – В компьютерной фирме. Из ЦК он уже ушел.

– Из ЦК? – удивился Лева.

– А вы не знали? Да, он недолго работал в ЦК КПСС. В экономическом отделе.

– Интересно. Ну продолжай.

– Ну вот. И я стала представлять эту смерть. Понимаете? И мне совсем, ни капельки не было страшно. И я очень удивилась: как это так, папа умирает, а мне не страшно?

– То есть ты себе задала этот вопрос?

– Нет, не вопрос. Я просто отметила про себя, что мне не страшно. Ничуть. Ни капельки. Мне хотелось, чтобы его сбила машина. На улице. Случайно. Когда мы гуляем. чтобы в этом никто не был виноват. Да, глупая смерть. Ну и что? Зато в этом нет ничьей вины – моей, маминой. Только машина виновата. Я понимала, что это будет очень некрасиво, и думала: я отвернусь, закрою глаза и не буду ничего видеть.

– Кать, а ты себя ругала, била себя по щекам, не знаю, наказывала себя как-то?

– За что?

– Ну вот, за эти… картинки.

– Нет. Но мне хотелось, чтобы меня наказали. Чтоб вдруг вошла мама и ударила меня… по щекам, по попе, не знаю.

– Кать, ты не устала? – вдруг спросил Лева.

– Нет, не устала.

– Может, пока остановимся?

– Нет. Я же сказала… Лев Симонович, я хочу, чтобы это было в последний раз. Чтобы вы ушли, и все. Вы не волнуйтесь, все со мной будет теперь хорошо.

– Странно. Странно, Кать. Мне кажется, мы с тобой только сейчас… дошли до самого главного.

– Вот именно поэтому.

– Ну ладно. Хорошо. Пусть будет по-твоему.

– Короче, вы правильно спросили. Я понимала, что это ужасные мысли, но стыдно мне не было. Я хотела, чтобы мама как-нибудь сама об этом узнала, наказала меня, но она же ничего не знала… Вот. И я продолжала думать, воображать. Однажды я подумала: а если я сама столкну его под машину?

– Как столкнешь?

– А вот так. Руками. Мы будем переходить дорогу… Я увижу эту машину. Сделаю вид, что бегу. Он начнет мня ловить. А я…

– Кать, а вот сейчас, когда ты это рассказываешь, тебе это не неприятно?

– Очень. Очень неприятно. Это самое ужасное, что со мной было в жизни, я только потом поняла. Меня оправдывает только то, что я была совсем маленькая. Совсем глупая.

– И что дальше?

– Дальше все это стало повторяться. Все ярче, все быстрее. Мы идем, я делаю вид, что бросаюсь под машину, он бежит за мной. Я толкаю… Его сбивают. Кладбище. Потом опять – машина, кладбище, цветы. Мы с мамой счастливы. Я счастлива. Ну вот. И это стало так больно, что я решила попробовать. Ну потренироваться… Чтобы избавиться. Не знаю. В общем, закончить это. Потому что мне стало так плохо, я даже не знаю, как описать. Эти мысли, они меня совсем измучили. Я есть стала плохо, с мамой почти не разговаривала. Мне казалось, что она что-то знает. И вот мы идем с папой по улице, останавливаемся на дороге, вот здесь, на Кутузовском проспекте, где Триумфальная арка, мы там гуляли… Вот я смотрю на него. И думаю: ну, вот сейчас я его убью. Вот сейчас. И начинаю рыдать. Плакать. Папа стал меня жалеть, гладить по голове, целовать, успокаивать. Купил мне мороженое. А я все реву, реву… Ну вот. И с тех пор все это прошло. У нас с ним что-то изменилось. Я его полюбила. Просто забыла на некоторое время весь этот бред, выкинула из головы. Мы с ним действительно стали очень близки, ближе, чем с мамой. Он мне все что-то рассказывал, про машины, про дома, про людей, про компьютеры, сказал, что обязательно купит компьютер, в общем, я успокоилась. А потом… Прошло два года. Или три. Мне было лет десять или одиннадцать… Мне было так хорошо с ним, и, короче, однажды я решила все ему рассказать. Чтобы он меня простил. Понимаете? Мне казалось, что, если я ему не расскажу весь этот бред, не смогу дальше нормально жить. Я так полюбила отца, что не могла больше ему врать. Мне казалось, что я не могу ему врать… Что я обязательно должна все это рассказать, чтобы стать чистой. Ну чистой, понимаете?

– Понятно.

– Ну вот. Мы с ним куда-то пошли, и я ему все взяла и рассказала. Он сначала не верил, смеялся, а потом замолчал. Мы сидели в каком-то саду, ну напротив Поклонной горы, там яблоневый сад, знаете?

– Нет, – сказал Лева.

– Вы сходите, да. Обязательно сходите, – горячо сказала Катя. – Это очень хороший сад, очень красивый. Там такие яблони. Когда они цветут, это вообще сказка. Только лавочек нет. Мы сели на траву, на его пиджак или на куртку, он стал вдруг курить, никогда при мне не курил, и спрашивать, как давно это было, что я думала… И я все ему рассказала. Он очень долго молчал.