Борис Минаев - Психолог, или ошибка доктора Левина

И исчезла. Исчезло воображаемое кафе, столик на открытой веранде, две чашки кофе на скатерти, он даже непроизвольным движением полез в карман, чтобы расплатиться за них, но уже ничего не было, не было прохладного солнечного дня, наступил вечер.

Однажды они сидели с Дашей в кафе, пили зеленый чай, и она вдруг резко спросила:

– А я не понимаю, в чем, собственно, опасность? В чем опасность того, что произошло?

Вопрос поразил его, во-первых, тем, что он возник как бы ниоткуда, ни из каких его слов (он там что-то бурчал про то, что в последнее время его мучает странная тревога, непонятно откуда взявшаяся, это был, конечно, намек – тревога связана с ней, но намек очень далекий, скользящий, а она вдруг спросила напрямик), во-вторых, своей абсолютной, разящей точностью: это был пик его внутренней паники, его неуверенности в себе, в том, что он имеет хоть какое-то право на нее смотреть, тем более вот так сидеть с ней и разговаривать, – и он ответил почти резко, обескураженно:

– Вы про какую опасность, Даш? Откуда вообще взялось это слово?

Она мягко улыбнулась:

– Да нет, это я так, Лев Симонович… Просто легкая провокация. Но вы не поддаетесь. И правильно.

Тут же заговорила о чем-то другом, но он еще сидел в ступоре, с трудом отвечая на вопросы, и пару дней ходил, просто никакой, не в силах ни о чем думать вообще, кроме того, что это было и как ему дальше жить.

А в целом она вела себя с ним… покорно. Совершенно тишайшая девочка, которая ничего не ждет, и ни на что не надеется, рада любому человеческому вниманию, просто как вежливый человек и как друг, готовая отвечать на все ваши вопросы и принимать любые ваши идеи.

После того разговора в кафе, когда она вот так его проверила, Даша с легкостью включилась в эту игру – общение, скользящее, легкое, призрачное, пустяки, дела, хотя какие у них могли быть дела, спокойно отводила его попытки поговорить о серьезном, о своем состоянии, говорила о книгах, о выставках, о том, что прочитала в Интернете, подробно выспрашивала о его работе, о детях, которых он лечил, я не доктор, я не лечу, да я знаю, знаю, вы не доктор, вы это мне уже говорили, я же не такая дура, как могу показаться, Даш, зачем это кокетство, вы совсем не дура, и я это знаю, вы очень умная девушка, с глубокими духовными интересами, стоп, ну вы опять начинаете издеваться, что я вам сделала, это у вас манера такая разговаривать, что ли, да нет, хотя может и манера, ну да, дурацкая, я знаю, просто мне кажется в последнее время, что вы как-то избегаете со мной разговаривать на определенные темы, на какие темы, ну на какие, о себе, о том, что вас тревожит, волнует, о том, что будет дальше, с кем будет дальше, ну с вами, черт побери, и с Петькой, и со всей этой ситуацией, так же не будет продолжаться вечно, я же вижу, что вы думаете об этом все время, знаете, доктор, вам и впрямь не хватает практики, вы что-то совсем не чувствуете, что у ваших больных на душе, у меня на душе в последнее время все легко и спокойно, я полностью выполняю все ваши рекомендации, читаю, рисую, мне нравится работа, мне нравится обстановка в нашем трудовом коллективе, потому что здесь никогда никого нет и никто не напрягает, и в тоже время я здесь нужна, ко мне хорошо относятся, и вы со мной разговариваете, это очень успокаивает, очень, очень, поверьте, а что там будет дальше, я пока не знаю, отложила на потом, когда окончательно прояснится в голове, ну хорошо, Даш, я рад, если так, простите, что лезу не вовремя, да нет, всегда пожалуйста, просто вы не угадали, я совершенно ничего не прячу и не скрываю, мне все нравится, я только прошу вас, если я что-то не так скажу или сделаю, вы не сердитесь, я очень боюсь только одного, чтобы у нас не испортились отношения из-за какой-то глупости, из-за какого-то моего поступка или слова, ладно?

Ладно. Конечно, ладно.

Ему вдруг и впрямь показалось, что она его мягко, нежно, но отстраняет, направляет в какое-то иное, правильное русло, чтобы избежать острых углов и невыясненных проблем, чтобы он не имел повода что-то подозревать с ее стороны, каких-нибудь там волнений или переживаний, она не хочет его терять, это да, но и ничего другого она не хочет, так ему казалось, но каждый, буквально каждый их выход за пределы кабинета, где она сидела, доставлял ему сущие муки – он не знал, ни как правильно идти, ни что говорить, ни куда ее звать, потому что там (где там? Ну, в том же кино, на той же выставке) могла возникнуть ситуация, в которой они окажутся слишком близко, слишком интимно, и он не сможет дальше тянуть эту линию, проскользнет что-то – слово, жест, взгляд, и он перестал ее звать, и она легко, хотя и с некоторой внутренней обидой, на это пошла, пусть так, значит, так надо, так лучше, просто будем сидеть и разговаривать, благо время пока есть, благо есть чай из электрического чайника, и сахар, и лимон, и можно просто пить чай, пить чай, пить чай…

Ему стало как-то легче, когда они вступили в эту зону (скажем так, третий этап отношений) – в зону незримого, неназванного договора о ненападении, где все было и запрещено, и разрешено одновременно, здесь были свои особенности, например, она стала иногда говорить с ним суше, немного жестче, ну и хорошо, ну и правильно, говорил он себе, хотя каждый раз это было довольно больно, и он ощущал эти уколы очень сильно, с другой стороны, в этой плавной, ненавязчивой линии то и дело проскальзывали какие-то откровения невзначай, какие-то проговорки, настолько многозначительные и действительно говорящие, что он сутками сидел, повторяя их про себя и пытаясь разгадать некие тайные смыслы.

Я как зеркало, сказала она однажды невпопад, все отражаю, любые слова, любые движения, любого человека, любую ситуацию, а на самом деле ничего своего у меня нет, вот никто не будет отражаться, и все, пустота, тишина, ничего нет, правда, страшно?

Наверное, вы правы, сказала она в другой раз, люди не должны рожать детей, дети заменяют им смысл их существования, это странно, но это так, люди думают, что живут ради детей, а они же должны понять смысл своего существования, не так ли, а смысла никакого нет, только дети, нет детей, и нет смысла, а почему, ведь бог зачем-то их создал, для какой-то цели, дети заслоняют эту цель, может, у кого-то цель стать убийцей или пророком, а он не видит, не понимает ничего, кроме детей, теплых, слюнявых, а вот выросли дети, и все, и что делать?

Я бы очень хотела, сказала она, листая журнал, знаете что, если б были деньги, уехать куда-то надолго, найти учителя, в монастыре, но не у нас, я наших монастырей не люблю, там все как в армии, дисциплина армейская, все в черном, это плохо, неправильно, нет, вот на Востоке, в горах где-нибудь, в Китае, в Индии, я бы сидела и слушала, я бы все понимала, честное слово, выучила бы английский, или китайский даже, ради того чтобы все понимать, все слышать, я была бы лучшим учеником, потому что я пустая, я готова ко всему, лишь бы мне рассказали интересно о том, что я только чувствую, о чем я догадываюсь, но не знаю, я так хорошо представляю себе это, полное забвение, ничего нет, это другая жизнь, и я уже другая, мне так этого хочется, как жаль, что нельзя, что этого не будет, мне не хватит смелости, а ведь многие так делают, я по природе своей настоящий ученик, покорный, послушный, правда?