Андрей Неклюдов - Я – контрабандист

– Понял, – снова сел Шурик. – Значит, про Жупикова я не упоминаю.

Мы с Олегом переглянулись:

– Это какой-то трындец! Каша в голове.

Впрочем, и остальные порой говорили глупости. Так, приятель Голощупова Сергей, решил, видимо, проявить смекалку:

– А спросят меня, когда Тимур уехал на машине с чипсами, я скажу: «Было уже темно». Кстати… – наморщил он лоб, – стоял туман или были звезды? Вдруг спросят?..

– А сам ты помнишь? – повернулся к нему Румянов.

– Нет.

– Ну и зачем тогда тебе это выяснять?

В заключение я еще раз повторил Голощупову, как ему объяснять расхождение в порядке событий.

– Я сомневаюсь… – бормотал он, беспомощно глядя на меня. – Вдруг меня начнут расспрашивать подробно…

– Голощупов – самое слабое звено в цепи, – безрадостно заключил Олег после того, как все разошлись. – Может все дело провалить. Ничего не стоит его запутать. Он сам себя успешно путает. Сам расставляет ловушки и сам же в них попадается. Он и в коммерции всегда путался – забывал, кому что дал на реализацию, путал цены…

– А прежде он кем работал? – поинтересовался я.

– Сварщиком. Причем сварщиком высшего класса. Когда этот дом строился, он крышу варил. Всю крышу он один сварил.

Олег открыл банку пива и устало откинулся в кресле. Девчонки молча взялись за приготовление ужина. Они словно взяли на себя зарок молчания. Даже Машка все эти дни помалкивала, не капризничала и не приставала к матери, как будто чувствуя, что взрослым и без того худо. Малика, жена Тимура, порой начинала клонить голову над кастрюлей, все ниже и ниже, и как-то странно пискнув, поспешно удалялась в дальнюю комнату или в ванную. Тотчас же за ней, набычась, стрельнув на нас взглядом исподлобья, уходил Тимур.

Сам он часами бродил из комнаты в комнату, отпуская какие-нибудь, ни к кому не относящиеся замечания, вроде:

– А у нас в Самарканде уже арбузы продают. И дыни скоро пойдут, самые лучшие – мирзачульские.

Я опасался, что у него снова начнется депрессия.

В тот вечер он остановился возле меня и горестно произнес:

– А на тапочки были покупатели. На все сразу. Причем по хорошей цене.

– Не трави душу, – уныло отозвался я.

– Вот видишь, пожадничали – и все потеряли. Как думаешь, вернут нам?

– Не знаю. Стараюсь вообще об этом не думать, – соврал я.

На самом же деле я думал о том, что если мы проиграем, мне, вероятно, придется продавать квартиру. До сих пор я легкомысленно полагал, будто рискую я один, но оказалось, что я поставил под удар всю свою семью. А ведь дело может дойти и до тюрьмы…

Олег от нечего делать снова взялся листать «Таможенный кодекс».

– Слушайте! – оживился он. – «Таможенные органы Российской Федерации являются органами дознания по делам о контрабанде, производят неотложные следственные действия по установлению и закреплению следов преступления». То есть, они действуют по правилам, Аркадий Петрович и его зам.

Мы молчали. Олег снова полистал:

– Вот: «Не несет ответственности физическое лицо, которое во время совершения нарушения таможенных правил…» совершение нарушения – ну и язык!.. «находилось в состоянии невменяемости, то есть не могло осознавать своих действий вследствие временного расстройства психики, слабоумия или иного психического расстройства». Как раз для Голощупова! Он вполне сойдет за невменяемого. Или слабоумного. А значит, за свои показания он не отвечает! – со смехом заключил Олег.

«Он еще может шутить…» – подумал я.

– А вот дальше, – продолжал друг. – «Обстоятельства, смягчающие ответственность». Вот: «…совершение преступления вследствие тяжелых личных или семейных обстоятельств». Это, Вадим, для тебя подходит. Или: «совершение правонарушения беременной женщиной». Нет, это для нас не подходит.

Так, под чтение «Таможенного кодекса», мы пили пиво и грызли привезенные Маликой косточки урюка, жаренные в золе и соли. Олег, отложив брошюру, поковырялся кончиком ножа в тарелке:

– Один пепел остался.

– Есть, чем голову посыпать, – заметил я.

Утром мы снова были на морвокзале. Олег отправился к начальнику таможни узнать, передается ли дело в прокуратуру. Остальные остались ждать в таможенном зале. В это время к нам подошел простецкой внешности мужичонка, с растрепанными волосами, небрежно заправленной в брюки рубашкой и бесцветными глазами давно и крепко пьющего.

– Кто из вас Олег? – спросил он сипло, показав золотые зубные протезы.

– Олег сейчас подойдет.

– Алексей Михайлович, – представился он, выпустив изо рта облако табачного дыма.

Я уже догадался, что это тот самый бывший работник КГБ, которого порекомендовал Олегу Влад Захаров и который якобы находился на короткой ноге с таможенным руководством. (Какова цепочка: бандитская группировка – КГБ – таможня! Но я уже не особо удивлялся подобным вещам.) Предполагалось, что он намекнет начальнику таможни на взятку.

– Да я их тут всех как облупленных знаю, – посмеивался Алексей Михайлович самодовольно. Смех его переходил в разряды кашля, и изо рта валил дым, как у старого дракона.

Действительно, он свободно расхаживал по кабинетам, дымя папиросой и приятельски болтая с таможенниками. Впрочем, он и с нами держался так, будто знал нас многие годы.

– Думаю, если бы и я с таким же нахальным видом стал бродить по кабинетам, – заметил Румянов, – меня бы тоже восприняли как своего: каждый бы думал, что я знакомый других.

Появился Олег.

– У начальника совещание. Сказали ждать.

– Тут «наш человек» уже работает, – кивнул Максим на сомнительного посредника.

После короткого разговора с Олегом «наш человек» направился прямиком в кабинет начальника, где все еще продолжалось совещание (наверняка связанное с нашим делом).

– Как бы он все не испортил, – беспокоился Румянов.

–…Я знаю этих ребят! – расслышал я обрывки фраз, доносящиеся из-за двери. – Я уверен в них, как в себе самом!

Все это начинало напоминать дурно играемую комедию.

Внезапно дверь распахнулась, и в коридорчик выскочил сам Аркадий Петрович Белотелов. Он пробежал мимо меня, проследовал в зал, стрельнул туда-сюда своими голубыми глазами и прямо зашагал в дальний угол, где на низком подоконнике, одиноко и подавленно, сидел Шура Голощупов. Мы Олегом, чуя неладное, устремились следом.

Остановившись перед Шуриком, Аркадий Петрович наклонился и, заглядывая ему в глаза, отечески произнес:

– Так сколько времени заняла у вас погрузка?

– Я не помню, – заученно ответил Шурик, поднимаясь на ноги и бледнея. – Точно сказать не могу.

– Ну хоть примерно. Час или день?

– Не час и не день…

– А сколько?

– Часа три-четыре, – промямлил Голощупов.