Галина Щербакова - Случай с Кузьменко

– Что вы интересный мужчина! – нахально глядя прямо в глаза Кузьменко, сказала Верка.– Вполне!

И, между прочим, в вас одна женщина до сих пор влюблена.

Верка увидела, как покраснел и растерялся Кузьменко. У него шея набычилась, из воротничка вылезает, вся покраснела, а кадык вниз-вверх скачет.

– Мелешь,– хрипло сказал Кузьменко, выводя машину на шоссе.– Про любовь это ты моим хлопцам расскажи. Им понравится…

– Так я ж у Шурки была! – гордо выпалила Верка.– У Шурки Киреевой. Правда, у нее сейчас другая фамилия.

– Это из нашей школы, что ли? – Кузьменко постепенно успокаивался и сам себе удивлялся, как это он от слова л ю б о в ь весь растерялся.

– Конечно! – игриво ответила Верка.– С вами училась. И очень вас любила.– Подумав и посмотрев на широкие ладони Кузьменко, лежавшие на баранке, доверительно добавила: – И сейчас любит.

Машина сделала два неплановых подскока на ровнюсеньком шоссе, а Верка зажмурилась от удовольствия.

Если, конечно, во всем разбираться до мелочей, то Шурка Киреева сказала ей, что была влюблена в Леньку Кузьменко в седьмом классе. Но сказать это – значило не сказать ничего. Любовь в седьмом классе – кому это интересно? Тем более что Верки самой тогда еще на свете не было. Й она решила, что уточнять время – портить новость. Большие, сильные руки Кузьменко на баранке, твердые его скулы, красивые в черном угольном ободке синие глаза – все это вдохновило Верку на другую половину новости: любит Шурка Кузьменко до сих пор. «Не может не любить!» – с восторгом подумала Верка.

– Так Шура мне и сказала, когда мы с ней выпили,– ворковала она.– «Как я его любила, Верка, и до сих пор люблю!» – говорит, а сама чуть не плачет…

– Брешешь ты все,– с надеждой сказал Кузьменко.– Да я ее, считай, лет тридцать не видел. Ну, чуть меньше…

– Ну и что? – возмутилась Верка.– Ну и что? А она помнит. Думает про вас.– И тут, уж сама себе удивляясь, достала из сумочки блокнот, вырвала листок, вытащила из кармана Кузьменко шариковую ручку и старательно переписала из блокнота на листок адрес и номер телефона.

– Она просила вам дать,– восхищаясь собственной изобретательностью, сказала Верка,– он, говорит, в Москве, наверное, бывает, пусть зайдет. Должны же мы встретиться!

Верка сложила листок вчетверо и глубоко протолкнула его в нагрудный карман пиджака Кузьменко. И уж совсем с восторгом обнаружила, что в могучей груди забойщика сердце билось сильнее, чем надо.

– У вас не тахикардия? – елейно спросила она.– А то приходите, я вам электрокардиограмму устрою.

Но Кузьменко молчал. Замолчала и Верка. Она смотрела на дорогу и думала о том, что теперь будет. Уедет Кузьменко в Москву, останется его Тонька с пацанами. Так ей и надо. Созданная собственными руками чужая любовь казалась Верке столь прекрасной и столь разрушающей, что ничто не могло эту любовь остановить.

– Бедные! – жалела Кузьменко и Шурку Верка.– Столько лет ждали!

…Сложив руки под фартуком, Антонина смотрела, как Кузьменко заводит машину во двор. Она видела, как он подвез к дому Корониху. Шалопутная Верка, видать, пол-Москвы домой свезла. Выгружали, выгружали… Надо будет сказать Леониду, чтоб в следующий раз не брал в машину кого зря. Не мальчик. Автобусы есть, такси. Пусть пользуются. Нечего возить задарма. Антонина не любила Верку, Во-первых, эти чертовы мини. Наденет платье – колени видать, а идет за водой с коромыслом, руки вверх поднимет, тут уж – хоть стой, хоть падай. Ни стыда ни совести, чурбак с глазами. А хлопцы тут же на улицу. Как Верка мимо дома, так они за калитку. «Ла-ла-ла, ла-ла-ла». А она ногой постукивает, грудь вперед, и о том, что дите у нее, а мужа нет, и не помнит. Антонина ей говорила: «Вера, тебе короткое не идет, у тебя зад широкий и живот большой». А та хохочет. «Я, говорит, молодая, у меня полнота не от обжорства и неподвижности, а от здоровья и энергии. Попробуй, Тоня, меня ущипнуть. Я ж вся налитая! На мне ж не жир, а мышца…»

О чем тут говорить? Ей про Фому, а она про Ерему.

Леонид постучал носиком умывальника, вытер о тряпицу, что висела на заборе, руки, а Антонина все стояла. Что-то ей не нравилось сейчас в муже. Приехал вовремя, не задержался, значит, шалопутную подсадил действительно по дороге, а лицо как с доски Почета – перепуганное и лупатое.

– Ты где Верку взял? – спросила Тоня.

– Ну где ж еще? На автобусной,– не своим голосом ответил Кузьменко,

И этот голос, хриплый и какой-то странно теплый, и глаза, какие бывают у него после курорта – синие-синие, отмытые-отмытые,– насторожили Антонину серьезно. Кузьменко пошел в дом, а она быстренько кинулась к машине, заглянула. Ничего подозрительного в машине не было. А что там могло быть? Антонина хлопнула дверцей и тоже пошла в дом. Кузьменко стоял в одних трусах и аккуратно, на плечики вешал костюм. Нет, ничего подозрительного и в голом Кузьменко не было.

– Так Верка из Москвы, что ли? – пробиралась в неизвестном направлении Антонина.

– Отстань ты со своей Веркой!– Обозлился Кузьменко, и жена сразу успокоилась. Голос его был обычным, резковатым и суровым, и глаза стали привычные, запыленные, уставшие.– Довез бабу с барахлом. Чего привязалась?

– Спросить уж нельзя,– весело ответила Антонина.– Все такие нервные, все такие нежные.– И она, подхватив за плечики костюм, уже спокойно направилась к шифоньеру.

Но Кузьменко, видать, все-таки сегодня не с той ноги встал – он выхватил у жены костюм и сам открыл дверцу шифоньера.

– Что я, маленький? Не повешу? Ты мне поесть лучше дай.

Антонина, пожав плечами, ушла, а Кузьменко вынул из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок, достал из другого костюма партийный билет и спрятал листок между билетом и кожаной обложечкой. Когда он перекладывал листок, глаза у него были синие-синие…

…Кузьменко низко склонился над тарелкой. От жареной картошки поднимался жар, в жару тоненько попискивали желтые, медовые кусочки сала. Нет, невкусная была сегодня еда. Кузьменко разворошил картошку, вытащил из нее сало. «Где ты купила такое поганое?» – и, зажав вилку, как трезубец, замер. Ну, чего наговорила эта шалопутная Верка? Ясно, выдумала! Что, Шурка Киреева ненормальная, чтоб столько лет его не видеть и любить? Да и вообще, кто в их возрасте об этом "говорит? Верка – трепло, ей что сбрехать, что в обнимку станцевать… Сбрехать еще лучше. Но тут же Кузьменко вспомнил сложенный вчетверо листочек из блокнота. Телефон-то и адрес настоящие, и какая б ни была Корониха болтушка, не стала бы она вот так, ни с того ни с сего, записывать его Кузьменко. Значит, разговор был. Был, был, был… Не могла же Верка, если они с Шуркой говорили про то, к примеру, сколько стоит шуба, придумать разговор про любовь… Значит, про нее… про любовь… и шел разговор… Ну, может, что-то там Верка и сбрехнула, но уж конечно не это: «Он, наверно, бывает в Москве, пусть зайдет. Должны же мы встретиться». Придумать такое нельзя, твердо решил Кузьменко, тем более что адрес-то дан!