Галина Щербакова - Ах, Маня

Лидия сама себя не понимала. Потому что, хочешь не хочешь, на все фантастически альтруистическое в ней, что было от Мани, накладывалась действительность, в которой и денег не хватало, и Наташка росла и требовала расходов без учета повышенной совестли-

вости родителей, и не раз, и не два Лидия мысленно ругала Маню за то, что та дала ей в дорогу жизни не те доспехи. Надо бы что-нибудь попроще для дня сегодняшнего, чем чистая, дистиллированная совестливость. Конечно, добродетель сама себе награда, но временами это как-то не утешает. Прости меня, Господи!

– …Я поеду поездом, – сказала она Сергею. – А ты как хочешь.

– Как хочу, как хочу, – проворчал Сергей. – Ехать – так вместе. – И уже другим тоном добавил: – Ольга предлагает отвезти тете Мане самовар.

Ольга есть Ольга. Мадам, одним словом. В их доме был переизбыток самоваров. Когда-то первый получили в подарок, а потом случай обозвали «хоббем». И пошли в дом самовар за самоваром. Но последние годы самоварная страсть поутихла. Шикарной, чтоб другим в нос, коллекции не получилось, а абы какая – кому теперь интересно? Пришла пора потихоньку сбывать самовары разным людям на дни рождения и юбилеи. Лидия свой самовар уже получила в сорокалетие. Теперь пришла очередь получать самовар Мане.

Маня вывесила флаг и с радостным удивлением его разглядывала. Старый, и выгоревший, и по древку истертый, он сейчас, поднявшись в единственном числе на улице, гляделся ну просто молодцом.

– Он-то к чему? – спросила Зинаида.

– Мой флаг, мой дом и мой праздник, – ответила гордо Маня.

– Сейчас придет Егоров и все тебе объяснит, – показала головой Зинаида. – Что твое, а что не твое.

Маня хотела ей ответить как надо, но вспомнила, что перед ней Зинаида, не кто другой, поэтому с ответом обошлась осторожно.

– Зато красиво, – сказала она. Решив, что это-то бесспорно, а потому может быть завершением темы, она еще раз посмотрела на молодящийся на теплом ветру старый флаг и пошла по хозяйству.

Шесть разномастных столов, собранных у соседей, стояли торцами один к одному во дворе. Они тоже выглядели весело и живописно, потому что были покрыты разными скатертями, а два, в середине, даже клеенками. Дворик у Мани маленький, вплотную примыкает к забору, что огораживает общежитие. Между двумя акациями Маня натянула старенькое марселевое одеяло – прикрыла уборную. Одно только слово – прикрыла. Маня понимала, что получилось все наоборот. Теперь все будут заглядывать, что там за одеялом? Но она решила: пусть это ее приспособление будет поводом для смеха, чем возможные разговоры, что она столы поставила так неудобно. Захочешь кой-куда, а не воспользуешься. А если совсем честно, то на разговоры Мане было плевать. Все дело в том, что приедет Лидия и будет сокрушаться, что она так и не добилась квартиры с удобствами, а теперь уже и тем более… От всего этого сама Лидия расстроится, начнет глотать валокордин, а Маня будет смотреть на эту немолодую уже женщину и думать, что только рядом она начинает сознавать, сколько ей лет самой. В общем, лучше прикрыть уборную марселевым одеялом. Пусть все смеются.

Зинаида считала ножи и вилки.

– Хватит? – спросила Маня.

– По мне так останется, – ответила Зинаида. – Почти полсотни. Я думаю, столько и не соберется.

Маня так не думала. Опять же Зинаиде не объяснишь, что пятьдесят гостей на шестьдесят лет это ерунда. Сто пятьдесят – и то мало. Если учесть, что она разослала сто семьдесят приглашений. Уже пришло два десятка ответов. Ах, Маня! Спасибо и прочее. И еще придут. Но должны же найтись и люди, что придут, приедут сами. Иначе не стоило жить… Сегодняшнего поезда Маня ждала особенно. Праздник назначен на завтра. Завтра утром тоже будет поезд, но сегодняшний – главный. Им приедут Лидия и Сережа. Маня повесила елочную гирлянду между углом дома и сливой. Теперь еще надо над столом, там, где обычно висит веревка с бельем, а разноцветные бумажные флажки к воротам. Но в воротах уже стоял Егоров и смотрел на флаг.

– Что это у тебя, Мария Григорьевна? – спросил он.

– А ты догадайся, – засмеялась Маня.

– А я и догадался, – ответил Егоров. – Догадался и в календарь полез, что, думаю, за красный день у нас. Полез, а там ничего.

– Да ну? – засмеялась Маня. – Значит, еще не успели написать, что Мария Гейдеко выходит на пенсию. Ты не волнуйся – напишут.

Егоров был человеком военным и серьезным. То, что улица выбрала его уполномоченным, он считал не просто правильным решением, а единственно правильным. Ибо кто, как не он? Егоров себя уважал, он уважал свою военную пенсию, уважал само свое пребывание на земле. На белом свете не существовало понятий и явлений, которые Егоров знал бы плохо. Он ничего не знал плохо. Поэтому он пришел к Мане настолько без сомнения, что Манины шуточки про календарь (надо же такое ляпнуть – напишут!) показались ему невероятно глупыми и неуместными. Как можно шутить по поводу печатной, завизированной, проверенной кем надо продукции?

– Сними флаг, – строго сказал Егоров. – Это дело политическое.

– Помоги мне лучше. – Маня вложила ему в руки кончик ниточки с подвешенными шариками. – Ты – к этому гвоздику, а я – к этому.

Егоров чувствовал, что выглядит нехорошо. Брюки на нем военные, с кантом, а в руках шарики, как у какого-нибудь штатского придурка. И тянет он эти шарики к гвоздику, указанному Маней Гейдеко, и даже закручивает ниточку вокруг него, а эта самая Гейдеко, воспользовавшись такой его пораженческой позицией, говорит ему совершенно несусветные вещи.

– Я, Егоров, – говорит она, – имею право вывесить свой красный флаг, когда хочу. Что тебя в этом не устраивает? Что в моем календаре больше праздников, чем в твоем? Так это, Егоров, недостаток твоего календаря, а не моего.

Егоров был ошеломлен. Он недавно демобилизовался, недавно купил дом на этой улице. К нему здесь великолепно относились, звали «наш генерал», хоть он генералом не был, а ушел на пенсию в чине майора. Тоже, конечно, не мелочь. Но никто никогда за все его шестьдесят лет не сказал ему, что в жизни его были недостатки. Недочеты были, но недостатки? Или это опять юмор?

– Приходи, Егоров, завтра, – сказала Маня. – Народу будет тьма. Попоем!

– Я официально предлагаю снять флаг, в противном случае я вынужден буду доложить по инстанции. – Егоров мобилизовался.

– Докладывай, – согласилась Маня. – Мне даже интересно посмотреть, что из этого получится.

– Индюк надутый, – сказала она Зинаиде, когда Егоров ушел. – Ать, два…

Зинаида молчала. Она знала, что Егоров придет снова. Знала, что теперь он начнет большую деятельность «по сниманию Маниного флага». У нее издавна нюх на таких людей. Он только приехал смотреть дом, она его поняла. Он ходил, вымеривал двор, все ему казалось, что соток не хватает. Хозяин оправдывался, перед такими людьми всегда оправдываются, цену даже снизил, испугался, когда Егоров через двое очков стал изучать всю документацию.