Галина Щербакова - Снег к добру

Вместо эпилога

Снег ждал, когда город утихомирится. Он низко и серо нависал еще с вечера, роняя нетерпеливые снежинки. И только за полночь, убедившись, что все тихо вокруг, туча раскрыла заслонки. И повалило… Снег делал свое дело методично, не торопясь. И уже через час город был белый и красивый, весь в модных нависающих рембрандтовских беретах из нежнейшего снежного пуха.

…Василий Акимович не спал. И чтоб не беспокоить Надю, ушел посидеть на кухню. Странно это, когда восьмидесятилетние здоровее тех, кому нет еще и шестидесяти. Отец и выпил, и закусил, и мать тоже, а уснули как младенцы. А он не спит, и так всегда – стоит чуть-чуть пригубить… В кухонном окне он увидел свое отражение. На фоне белого снега в своей пижаме он был похож на тех больных, которые бродили по коридорам в больнице. И ему захотелось плакать, как тогда, у Крупени. «Это все водка,– сказал он себе, накапывая в стакан валерьянку.– Вероятно, с вредными примесями…»

…Крупеня тоже смотрел на снег и думал: надо же, раздумал уходить – и сразу перестала болеть печенка! Вот так пироги! Вспомнил: на одном из консилиумов толстый, одышливый профессор сказал: «Ему надо прежде всего нервы подремонтировать… Он ведь прежде всего неврастеник, а потом уже все остальное…» Крупеня тогда обиделся. Он – неврастеник? А жена сказала: «Леша, а профессор-то прав. Тебе бы сейчас удачу какую-нибудь, радость…» Он

остается в редакции! Большей радости представить себе нельзя. Надо работать. Просто и ясно. А по выходным – в поле, в лес. Дышать, радоваться, жить…

…Вовочка к этому времени только что закончил статью для толстого журнала и тоже любовался снегом. Ему удался последний абзац, в котором мысль была туго завернута спиралью. Он любил этот свой забаррикадированный подтекст и гордился умением писать просто и вместе с тем сложно. В такие минуты профессионального удовлетворения он чувствовал себя неуязвимым и сильным. Полнокровной радости мешал Крупеня, встретившийся давеча в лифте. Ну, ничего! Пусть думает, что победил. Они еще посчитаются!

…«Снег только сейчас пошел,– думала Полина,– а Мариша сегодня весь день в темных очках, говорит, глаза болят от белого… Затемнение устраивает. Знает, что глазами все скажет. А рвалась в Москву. Ну, приехала… Не было счастья – и нету… И Светка вся, как струна, натянутая. Что с вами, девочки?»

…Тася старательно делала вид, что спит. И в этой старательности было столько детского и беззащитного, что Олег не выдержал: обнял и прижал ее к себе. И Тася облегченно захлебнулась слезами.

…Мариша в эту минуту тоже плакала, зарывшись в подушку.

… – Ты покажи отцу все, поведи его по городу,– говорила Светка, обнимая Игоря за худые плечи.– Он Москву не видел с довойны. Пусть порадуется.

…Каля танцевала при свечах. «Смотрите, какой неестественный, театральный снег!»—сказал кто-то рядом.

…Корова залезла на подоконник, просунула в форточку руку и принялась ловить снежинки и слизывать их с ладони… Она только что отстучала конспект для очередной статьи и чувствовала себя опустошенной. «А снег – сладкий,– подумалось ей.– И не холодный. Сладкий, не холодный снег. Если бы такое вставить куда, Вовочка вычеркнул бы. «Ну, мать,– сказал бы он,– это не из тебя. Между прочим, почему ты не попробовала себя в литературе?» Много он знает, чего она пробовала, а чего нет… При чем тут литература, когда это самая что ни на есть действительность – снег сладкий и не холодный.

…И Ася смотрела, как падает снег. Город за снежной пеленой казался далеким и проплывающим, как из окна поезда. Она осталась ночевать у Клюевой, среди ночи вскочила с раскладушки, ушла на кухню и, пристроившись здесь же, на подоконнике, стала записывать все, о чем думала и что повидала за сегодняшний день. И только когда Клюева вошла в кухню, неожиданно помолодевшая со сна, в длинной ситцевой рубашке, Ася отвлеклась от своих мыслей и вернулась на землю. Но земля теперь стояла спокойно и прочно.

«Это снег,– подумала Ася.– Он у меня всегда к добру».