Галина Щербакова - Три любви Маши Передреевой

– Витя не подтверждает. Я вам это по-хорошему говорю. Ищите другого дурака.

Но это было очень смешно, очень. Потому что утром Маша сама получила письмо от Витьки.

«Здравствуй, Маша! – писал он. – Тут мне родители сообщили новость. Я, конечно, как честный человек, не отказываюсь от того, что между нами было. Факт подтверждаю. Но сомнений у меня много. Не вешаешь ли ты, Маша, мне лапшу на уши? Нет, нет, а потом да, да? Что-то тут не сходится. Если мой ребенок – пожалуйста. Если чужой – извини. Я это тебе совершенно честно. Тут каждый день убить могут, война не на жизнь, а на смерть, поэтому не хочется рисковать жизнью дураком. Ты должна мне написать и все объяснить, а не делать из меня фраера. Хотя повторяю – факт был, хотя другой на моем месте мог категорически отказаться. Но ты меня знаешь, Маша, я не такой. У меня есть слово чести. Но и ты должна его иметь. Поэтому напиши правду. С приветом Виктор».

– Не подтверждает? – засмеялась Маша, раскрывая письмо. – Странно, а мне подтверждает… – И она зачитала фразу «факт был» и «факт подтверждаю».

Нюся рукой к письму потянулась, но мать письмо загородила.

– Это документ, – сказала мать. – Раз вы не хотите по-хорошему…

Тут Нюся заплакала и сказала матери:

– Вы пользуетесь тем, что работаете в исполкоме. Вы думаете, раз ваша власть, то у бедных людей и прав нет…

– Ничего себе бедные! – воскликнула Маша.

– Нюся, давайте по-хорошему. – Мать вела себя образцово.

Но Нюся всхлипнула, назвала их непечатно и захлопнула за собой дверь.

– Никуда теперь не денутся, – сказала мать. – Дай письмо, я завтра сниму копию. И надо ехать в деревню. Ну их к черту… От греха подальше…

Это надо было стерпеть – деревню. Две низкие, паркие зимой клетушки. Между Машей и дедом с бабкой ситцевая занавеска в горошек.

Бабка принесла ведро:

– Сюда будешь ходить.

Маша сначала вскинулась, но раз-два сбегала на улицу по грязи, посидела над дыркой, из которой дуло, приняла ведро. А потом и то, что его за ней выносили.

– Ладноть тебе, – говорила бабушка. – Поношу уж, не тяжесть…

Одно было мучительно. Старики просыпались очень рано, громко говорили, громко ели вчерашний борщ, громко обсуждали, чем кормить «тяжелую». Эти долгие громкие утра вскормили в Маше такое отвращение, что она всерьез задумалась: зачем эти люди живут, зачем? Ну какая от них польза на земле? Корова – огород, огород – корова… Это – жизнь? Никаких интересов, никакой радости.

– .. .Ты кружки на помидорах смывала?

– А то!

– В прошлом годе ты неаккуратно делала, тухлость в помидоре была…

– Не морочь голову…

– Ты послеживай… У тебя борщ на второй день, а уже негожий… Это отчего? Ясно – от помидоров…

– Сам ты негожий… Борщ как борщ… Кислота в нем должна быть… Не суп…

– Цыпленка резать будем?

– Погоди… Нельзя ж одними курями ее кормить…

– А черт ее знает, чем кормить… Не ест нашего…

– Извиняемся! Колбасы-молбасы у нас нету…

Маша натягивала на голову стеганое одеяло. Тут, под одеялом, ненависть усмирялась. Вспоминалось детство, как привозила ее сюда мать, как ей спокойно и легко спалось под этим самым одеялом после спанья на ящиках с духовыми инструментами. Когда мать уехала от отца – «Причин много, но главное – его ревность. Я права не имела человеку улыбнуться и руку протянуть. Все ему казалось…» – «Казалось ли?» – думала, повзрослев, Маша. Нет, она за матерью ничего такого не замечала. Более того, считала: мать имеет право на более свободное поведение. Но мать – нет. Это сейчас у нее кто-то, а раньше…

Когда приехала от отца и стала искать работу по специальности киномеханика, ей в исполкоме сказали:

– Зачем же такую симпатичную женщину в будку? Такие кадры нужны на виду…

И мать назначили директором клуба и дали комнату в том самом бараке, а потом мать пригляделась, обшарилась в клубе и нашла прямо в нем комнату, где вповалку лежали всякие инструменты. К комнате примыкал никогда не работающий теплый туалет, в котором стояли швабры и был даже закуток с окном и двумя розетками, который годился для кухни. Мать притащила два стенда с показателями надоев и привесов и отгородила от общего фойе облюбованную территорию. Туда они и переехали из барака, подведя воду в уборную. Расчет был правильный – из клубного помещения легче будет получить квартиру человеческую. После душного, вонючего барака в клубе был просто рай. Кино бесплатно, днем тишина, вот только спать на ящиках было неудобно, да и то после того, как Маша съездила в деревню и бабка положила ее спать на мягкую перину и укрыла этим самым стеганым одеялом. Она тогда спала часов до двенадцати, проснуться не могла. Пока бабка не пришла и не стала стаскивать с нее одеяло.

– Голова ж будет болеть, – говорила она. – Солнце ж уже над головой… Нельзя спать больше… Проспишь Царство Небесное.

Сонная, разморенная, выходила на солнышко,

на теплое деревянное крыльцо, садилась, жмурилась,

гладила кошку, пахло землей, и травой, и яблоками,

и молоком, такое расслабленное было тело, такое тяжелое и легкое одновременно, что на всю жизнь запомнила это ощущение.

Мать говорила:

– Я эту деревню ненавижу.

Маша назло ей:

– А мне нравится.

Сейчас же поняла: тоже ненавидит. Все вместе: людей, дома, животных, растения. Зачем они все? Какой от них прок?

Под одеялом же – такое непонятное происходило дело – ненависть уходила, она растворялась в душном тепле, рождая нечто совсем другое, какую-то истому, сладкую слабость и даже нежность к этим старым дуракам, которые ничего-ничегошеньки хорошего в своей жизни не видели и не знают. И тогда в этом состоянии Маша находила им место в своем богатом, независимом и лучезарном будущем на берегу Рижского залива. Пусть! Пусть живут с ней, пусть поливают цветы, пусть кормят ей кур. Она их, конечно, отделит, чтоб разный был вход, но жить – пусть живут. Одеть их только надо по-человечески – в нормальные тряпки, в нормальную обувку. Маша высовывала голову, чтобы вздохнуть, и видела каменные пятки бабки и ее пальцы, которые все как один, наползали друг на друга, и толстые ногти, которые уже не взять никакими ножницами. Всю жизнь бабка босиком, босиком, босиком, а потом сразу в валенки. Дед же, наоборот, и зимой, и летом в резиновых сапогах, шварк, шварк, шварк.

– Разлепила глаза? – спрашивает бабка. – Не по ешь борща?

0, господи! Зачем они живут?

– Чай есть? – спрашивает Маша.

– Так кипит вода…

– Я про чай! – заводится Маша.

– Вчера ж заваривала… Куда ж он денется? Мы его Не любители…

– Чай пьют свежий, – еще терпеливо и в который раз объясняет Маша.

– Кто тебя такому учил? – сердится бабка. – Баловство это… Без пользы.

– Вы всю жизнь бедные? – спрашивает Маша. Чай она заварила назло крутой и теперь пьет с вишневым вареньем и печеньем.