Александр Проханов - Красно-коричневый

И все, кто сидел за столом, были тронуты этой песней. Молчали, вздыхали, вспоминали себя иными. Дорожили не этим, с хрусталями и свечами столом, а драгоценным исчезнувшим прошлым.

В зал вошли служители, внесли горячие шпаги, окутанные дымом шашлыки. Упирали заостренные шампуры в фарфоровые тарелки, блестящим ножом ловко сбивали румяное мясо. Все оживились, наливали водку, поглядывали нетерпеливо на хозяина.

Пили за роскошную даму, главу какой-то администрации, за ювелира Яшу: – Его трудами созданы изделия, которые украшают сегодня руки, грудь, шею самых красивых женщин, одна из которых здесь, с нами! – Акиф Сакитович повернулся к главе администрации, и та невольно напрягла и выставила грудь, на которой переливались оправленные в серебро изумруды. – Друг Яша, счастья тебе, покоя и благоденствия! И пусть никто не забывает, что все мы – интернационалисты, родились в Советском Союзе, где русский, азербайджанец, еврей были равны! Всех нас защищала наша единая могучая Родина!

Он встал, и все встали. И хоть тост был за Яшу-ювелира, но пили они за Советский Союз, за великую исчезнувшую страну, за бесценные богатства, не сравнимые ни с какими изумрудами.

Хлопьянов резал на сочные ломти душистое сладкое мясо, пьянел от водки. Не понимал этих людей, добившихся в настоящем богатства, могущества, славы и сожалеющих о прошлом. Был с ними и был против них. Был против себя, искусившегося на это обильное застолье. Был благодарен им за эту сладость и боль, за перламутровый, с малиновыми мехами, баян.

Приносили и уносили блюда, одно ароматней другого. Появлялся и уходил баянист, поражая в самое сердце дивными напевами. Плавились свечи в хрустальных стояках, и тысячи разноцветных огоньков плясали в резных узорах бокалов. В соседнем зале мелькали цыганские юбки, играла скрипка, на смуглых женских руках тряслись и звенели браслеты. Возникал из тумана хозяин-грузин с золотой цепью на волосатой груди, оглядывал свое заведение тяжелым взглядом, поводил выпуклыми, в красных прожилках белками и вновь исчезал в клубах голубоватого дыма. Хлопьянов пьянел, мир, в котором он оказался, терял свои очертания, уходил в зеркала, множился, улетал в сверкающую узкую трубку, расширялся, как горловина трубы, и из нее излетали лица, звуки, потные лбы, жующие рты, и краснело, расплывалось на скатерти пятно из опрокинутой рюмки.

– Не понимаю вас, русских! – Акиф Сакитович придвинулся к Хлопьянову, набрякший, отяжелевший от множества выпитых рюмок. – Родину потеряли!.. Тридцать миллионов от вас отрезали, как кусок сыра!.. Поставили над вами жидов!.. Каждый день вас оскорбляют, унижают, называют рабами, дураками, а вы терпите!.. Ни один обидчик не был убит!.. Не могу вас понять!..

Реальность, в которой пребывал Хлопьянов, напоминала огромный теплый ком пластилина, где сплющились, перемешались, слиплись струйки разноцветной материи, и их уже невозможно расклеить, разделить на первоначальные цвета. В этом многоцветном клубке – негры, хрустали, первомайские демонстрации, его желание убить, его желание забыться, цилиндр черного портье, изумруды на дышащей женской груди, убитый монах, возбужденный кавказец, богач, патриот СССР, ненавидящий евреев и кавказцев, который смотрит на него выпуклыми сиреневыми глазами и что-то внушает:

– Я азербайджанец!.. Черножопый, как русские меня называют!.. Но мы всех армян от себя прогнали, ни один армянин не сидит больше в бакинском правительстве!.. Армяне прогнали всех русских, ни одного русского больше нет в Ереване!.. А у вас в российском правительстве одни евреи!.. Вы, русские, будете умирать, вырождаться, жить в нищете, терять армию, промышленность!.. Почему среди вас нет ни одного, кто решился бы убить врагов России?… Где Каляев?… Где Каракозов?… Неужели все русские – трусы?…

В реальности, где пребывал Хлопьянов, было множество осей симметрии, и каждая пересекалась с другой. Мир ломался вокруг этих осей, образовывал многомерное, составленное из обломков пространство. В каждом обломке был другой обломок, а в этом другом был обломок Хлопьянова. В одном был глаз, в другом ухо, в третьем предсердие. И не было ни одного, где было бы полностью сердце или разум. Он, Хлопьянов, был помещен в рассеченный, растерзанный мир, как на картинах кубистов. Он и сам был растерзан и рассечен, составлен невпопад из нелепых, утративших зацепление кусков.

– Сталин был великий патриот России! Он любил Россию больше всех русских! Сделал для России больше всех русских, вместе взятых! Если бы не он, где бы мы были тогда! Он остановил еврейскую революцию! Он отбил немецкую агрессию! А вы, русские, сломали все его памятники!.. Неужели среди вас нет ни одного, кто убьет обидчика великой России?

Кавказец побагровел. Щеки его стали лиловыми. Казалось, от гнева и огорчения его хватит удар, дурная кровь ударит в его разгоряченную голову, и он упадет лбом на скатерть.

– Я убью, – тихо сказал Хлопьянов, усилием воли рассыпая многомерный, сложенный из кубиков мир, возвращая ему целостность. – Я искал с вами встречи, чтобы сказать – я убью!.. Мне нужен гранатомет! Нужны деньги, чтобы купить гранатомет!.. Месяц назад я отказался от денег, теперь я пришел за ними! Мне нужны деньги, чтобы купить гранатомет!

Он собирал воедино мир из рассыпанных элементов, как собирают разобранное оружие, подгоняя друг к другу стальные плоскости, превращая отдельные детали в инструмент убийства.

– Дам деньги! – Акиф Сакитович, отрезвев, смотрел на Хлопьянова, словно увидел впервые. Видно углядел в нем такое, что прогнало хмель, выдавило из черепа избыточную дурную кровь. – Дам деньги!.. Если нужно, дам гранатомет!.. Кого хочешь убить?

– Президента, – сказал Хлопьянов.

– А сможешь? – Убью.

В зале появился хозяин ресторана. Наклонился к Акифу Сакитовичу и сказал:

– Сюрприз готов! Прикажите прислать?

– Присылай! – хлопнул в ладоши Акиф Сакитович.

Хозяин-грузин качнул на волосатой груди золотой цепью и тоже хлопнул в ладоши.

Вдали, в туманных зеркалах, возникла фигура. Медленно приближалась, увеличивалась, наполнялась плотью, жестами, мимикой. В ресторанный зал, в духоту, в блеск хрусталя, в пестроту красных пятен на скатерти вошел Сталин. Рука – за борт кителя. Седые усы. Грозно-веселые глаза. Приблизился к столу, поднял приготовленный бокал с вином. Посмотрел сквозь него на свет и с легким грузинским акцентом произнес:

– Дорогие товарищи, этот тост я хотел бы поднять за великий русский народ!..

И все присутствующие встали. И банкир-кавказец, и еврей-ювелир, и «русский купец», и дама с дышащей грудью, и Хлопьянов. Слушали стоя знаменитый сталинский тост.

Решение на теракт было принято. Оружие возмездия – ручной гранатомет одноразового действия с визуальным прицелом, – было обеспечено. Литая тяжесть трубы, снаряженной коммулятивной гранатой, тонкий запах лаков и смазок, серо-зеленый цвет с черными литерами маркировки, – все было знакомо и зримо. Ожидая, когда доставят оружие, Хлопьянов мысленно поднимал на плечо заряженный взрывчаткой цилиндр, ощупывал пальцами пластмассовые элементы, спусковой крючок.