Александр Проханов - Красно-коричневый

Священник спустился в холл и, хрустя подошвами по разбитому стеклу, проходил мимо Хлопьянова, не замечая его.

– Отче, вы куда? – Хлопьянов поднялся ему навстречу, преграждая путь.

Легкая досада промелькнула на лице священника. Он остановился, узнал Хлопьянова, досадуя на помеху, хотел его обойти.

– Икона заговорила!.. Кончилась немота!.. Бог снова меня услышал и отозвался!.. Сказал: «Иди!»… И я иду!..

– Туда нельзя!.. Они убьют вас!..

– Бог мне сказал: «Иди!»… Я остановлю братоубийство!.. Они не станут стрелять в икону!.. Русские люди больше не будут стрелять друг в друга!.. Богородица нас помирит!..

– Умоляю вас, отче!

– Мне надо идти…

Он сделал маленький шаг в сторону. Обошел Хлопьянова. Прохрустел по осколкам стекла. Приблизился к пустым разбитым дверям. Поднял выше образ. И Хлопьянов услышал, как священник запел:

– Да воскреснет Бог, и да расточатся враги его!.. – держа образ над головой, отец Владимир вышел на солнце, в ветреную пустоту. Ветер подхватил и кинул в сторону его золотую епитрахиль. В ту же сторону распушились и легли его волосы и борода. Он пел, но не было слышно слов, а только протяжные, уносимые ветром звуки.

Удалялся, уменьшался, и солдаты из-за брони транспортеров, и стрелки в бронированных башнях, и омоновцы у гранитного парапета не стреляли. Смотрели, как он идет, весь в лучах, неся над головой соты, полные меда.

Хлопьянов услышал слабый одинокий выстрел. Не с набережной, не с моста, а с невидимого проспекта, с высоты. Отец Владимир упал. Не сгибаясь, во весь рост, держа на вытянутых руках образ, рухнул на камни и лежал. Ветер слабо шевелил его волосы, приподнимал край золотой ленты.

Хлопьянов кинулся было к дверям, стремясь к недвижному телу. Но весь Дом, весь разбитый фасад, все окна с колыхавшимися занавесками откликнулись автоматными очередями, одиночными выстрелами, криками тоски и страдания. И в ответ с набережной, с моста, с другой стороны реки ударили пулеметы, автоматы, залязгали пушки боевых машин пехоты. Дом задымился, закудрявился от множества попаданий. Сотни пуль влетели одновременно в подъезд, наполнив холл свистом, визгом, облачками белого праха, угольками загоревшихся ковров. Хлопьянов натолкнулся на этот колючий истребляющий шквал. Остановился, отпрянул. Послал в окно длинную долбящую очередь в перебегавших солдат, над головой упавшего на камни священника.

Хлопьянов увидел, как на набережную медленно, сохраняя интервалы, выехало пять боевых машин пехоты. Остроконечные, как топорики, с сочным блеском натертых об асфальт гусениц, с длинными, торчащими из башен орудиями. Остановились напротив Дома. Их пушки не повернулись к фасаду, а оставались направленными все в одну сторону, вдоль набережной. Их появление нарушило многомерную картину начинавшегося штурма. Транспортеры прекратили свое продвижение к пандусу. Их пулеметы один за другим, повинуясь неслышным командам, перестали стрелять. Солдаты, перебегавшие цепочкой, снова собрались в тесные группы, прятались за парапетом набережной. От колонны подошедших боевых машин, напоминавших вереницу плывущих уток, раздались мегафонные, срываемые ветром слова:

– Прошу прекратить стрельбу!.. С вами говорит командир спецподразделения «Альфа»!.. Прошу прекратить огонь!..

В ответ на это многократно повторяемое предложение, на металлические, дрожащие, как пружины, слова воцарилась тишина. Стало слышно, как сверху опадает ровный гул высокого большого пожара.

– Прошу прекратить огонь и выслать парламентера!.. – взывал мегафон. – Пусть выйдет один человек без оружия для начала переговоров!..

Хлопьянов увидел, как от головной машины отделились двое. Направились к Дому, осторожные, гибкие, в черных униформах, с выпуклыми бронежилетами и большими круглыми, как у космонавтов, шлемами. Шагали не торопясь, не производя руками движений, с автоматами на плечах. Дошли до пандуса, поднялись на ступени, сняли с плеч автоматы и положили их на камни. Отошли на несколько шагов, держа руки на весу, как пингвины крылья, показывая, что у них нет оружия.

Хлопьянов встал, оставив в кресле свой автомат. Взбежал по лестнице, туда, где на ящике сонно сидел Красный генерал.

– Товарищ генерал, разрешите выйти на встречу!.. Я их знаю!.. Вел с ними переговоры по приказу Руцкого!.. Разрешите быть парламентером!..

– Пристрелят, как зайца…

– Прошлой ночью по приказу Руцкого я вел переговоры с командиром «Альфы»!.. Сейчас необходимо продолжить переговоры!..

Генерал поднял на него тяжелые глаза. Секунду смотрел, подрагивая седеющими жесткими усами. Хлопьянову казалось, что генерал подбирает какое-то насмешливое, обидное слово. Но генерал устало сказал:

– Ступайте… Если что, мы прикроем…

Хлопьянов спустился по лестнице. Прошел через холл. Вышел на воздух, словно свалил с плеч огромный, наполненный дымом и кровью мешок.

Он сделал первые шаги, и на голову ему упал ровный, похожий на водопад шум. Посмотрел вверх – Дом горел, по белому фасаду из окон тянулись черные жирные языки, валила копоть, сыпали искры, сквозь дым вылетало грязное мутное пламя. Рев пожара бушевал в небе, вместе с пеплом опадал на набережную.

Хлопьянов направился к двоим, стоящим поодаль на каменных плитах. Никто не стрелял. В спину ему смотрело умолкнувшее оружие защитников, а в грудь – крупнокалиберные пулеметы бэтээров. Он чувствовал лопатками и лбом нацеленное на него оружие.

Он прошел мимо лежащего отца Владимира. Священник прижался щекой к камням, борода его топорщилась и шевелилась от ветра, синие глаза были изумленно открыты, в виске краснело отверстие. Кровь омыла переносицу, пробежала по лицу красной струей, натекла на камни. Икона, зажатая в его кулаках, лежала изображением вниз.

Не задерживаясь у тела священника, он проследовал к парламентерам.

Узнал обоих, это были командир «Альфы», с которым виделись накануне в Министерстве обороны, и Антон, – оба в сферических непробиваемых шлемах с приподнятыми прозрачными козырьками, в бронежилетах со множеством карманов и петель, в которых торчали магазины, ножи, фонари, сигнальные ракеты. Оба напоминали летчиков в стратосферных костюмах. Их автоматы лежали поодаль, отливали черными бликами.

– Здравия желаю! – козырнул Хлопьянов, не протягивая руки. Командир ответил также сдержанно:

– Здравия желаю!

– Я уполномочен штабом обороны Дома Советов провести переговоры, – сказал Хлопьянов, чувствуя, как за ними наблюдает множество невидимых глаз и прицелов, спрятанных за броню, за развеянными занавесками и выбитыми стеклами.

– Как я вам сказал ночью, мы штурмовать не будем, – командир выглядывал из своего шлема, как большой птенец из яйца. – Но мы требуем, чтобы вы сложили оружие. Мы вам гарантируем жизнь, гарантируем защиту от тех подонков, которые накачались и накурились и ждут приказ, чтобы начать резню. ОМОН получил приказ всех убивать на месте, в том числе депутатов. Мы не хотим крови, отказываемся штурмовать. Проводите меня к вашему руководству. Оно должно отдать приказ о сдаче оружия.