Вардгес Петросян - Прожитые и непрожитые годы

Араму года тридцать два, он в очках. Молча кивнул, вынул из нагрудного кармана желтый ключ, протянул Акопяну.

– Почему именно я? – спросил Акопян. – Сам открой.

Опять внутри заныл какой-то нерв. Левон посмотрел на металлический шкаф, окрашенный в цвет дешевого гроба. Вдруг представилось, что из-за коричневой двери сейчас вылезет какая-то тайна, туман, который не рассеется. Желтый металлический ключ четыре раза повернулся в замке.

– Дай закурить, – попросил Акопян. – Эх…

В сейфе было полупусто. Арам вынул, разложил на столе несколько папок, телефонную книжку, бумаги и какую-то книгу без заглавия.

– Записную книжку можешь забрать – здесь адреса. А книгу посмотри и остальные бумаги тоже, – сказал Акопян.

Левон взял записную книжку, полистал: адреса, записанные по-русски и по-армянски, номера телефонов. На предпоследней странице карандашная запись.

– Что здесь? – спросил Акопян.

– Стихи. – Стихи показались знакомыми, сунул записную книжку в карман. – А книга?

Левон раскрыл первую страницу, и нерв внутри него не заныл, а закричал. «Книга пути» – любимая книга брата. Когда-то, после ареста брата, он закопал эту книгу, а когда брат вернулся, откопал, принес ему… На миг все вокруг расплылось: письменный стол, женщины, Акопян, круглые очки Арама. Воспоминания гирями повисли' на ногах, на глазах, но он сумел сдержаться. Потом вложил книгу в газету, завернул со всех сторон, как обматывают рану, и принялся просматривать бумаги. Опять стихи… «И даже нет сил вспоминать…» Неужели их написал брат, может, и те стихи, в блокноте, тоже написал он?… Вряд ли. Во чреве сейфа, словно вспоротом скальпелем хирурга и ждущем, пока его вновь зашьют, ничего больше не оставалось. Левон по одной пересмотрел все бумаги.

– Все в порядке, – сказал Акопян, – не беспокойся, все в наилучшем виде.

На какой-то бумаге, напоминающей приходный ордер, снова стихи. Читать он не стал.

– Можно забрать?

– Что? – Акопян взял ордер, удивился: – Зачем тебе?

– На обороте стихи.

– А-а… Какие стихи?

– Не знаю. Может, его.

– Шагиняна?

– Да.

– Шагинян писал стихи? – Акопян был поражен. – Вот уж никогда бы не подумал.

– Писал, – вдруг заговорил Арам. – Как-то был под хмельком, прочел грустные стихи, сказал, что это его собственные…

– Возьми, – сказал Акопян, – посмотри, может, еще найдешь. – Он протянул Левону ордер. – Значит, стихи писал…

Левон отыскал еще кое-что, собрал все в газету. Арам запихнул папки в сейф, запер желтым ключом.

– Арам пойдет с тобой, – сказал Акопян. – Ты ведь к Ваграму, как условились? Арам сходит с тобой, заберет дела.

Левон посмотрел на очкастого бухгалтера, знавшего печальные стихи брата, и решил, что, видно, он и заменит здесь брата.

– Значит, Шагинян писал стихи, – размышлял вслух Акопян. – Кто бы подумал? Я распорядился выписать месячную зарплату его семье, пошлют домой. Асмик дома?

– Будет дома. – Левон почему-то посмотрел на синий телефонный аппарат. Телефон показался частью брата, рукой, ногой, тенью… Неделю-другую еще будут звонить и спрашивать его, потом привыкнут, станут спрашивать Арама. Арам станет писать карандашами, отточенными братом, считать на счетах брата, класть очки на стол брата. Я опять делаюсь сентиментальным, – подумал Левон и взглянул на Арама, добавляющего желтый ключ к своей связке, и хотел улыбнуться; кольцо поддавалось с трудом, Арам давил сильнее, словно от этого зависело что-то важное…

– Э! – протянул Акопян, желая, видимо, этим сказать, что такова жизнь, все уйдем. – Передай Асмик мои соболезнования. Я как-нибудь загляну к ней. До сих пор не могу поверить. Кто бы подумал?…

Левон понял, что Акопян хоть и хороший человек, но никогда не «заглянет» к Асмик. Поднимется сейчас к себе и тотчас забудет и Ваграма, и Асмик – зазвонит телефон, кто-то зайдет, принесет бумаги секретарша.»

«Гарем» брата разошелся по своим местам. Женщины все еще думали о Ваграме, хотя после ухода Левона застучат костяшками счетов и жизнь потечет своим чередом.

В коридоре было холодно, на полу лежал слой опилок. Надо было достать племянникам путевки в лагеря, и Асмик тоже следует отдохнуть… Горела лампочка. Ваграм бы непременно выключил ее еще с утра, он не выносил, когда зря жгли электричество, и мог десять минут толковать об уроне, нанесенном одной горящей лампочкой. А опилки лежат здесь с неделю, были еще при Ваграме…

– Ну, я пойду, – сказал Акопян. – Звони, если что. – Он протянул ладонь, широкую и влажную. – И заходи, когда будет время.

– Четвертый номер останавливается напротив дома товарища Шагиняна? – сказал Арам.

– Кажется. – Левон ощупал книгу, бумаги под мышкой и неизвестно почему спросил: – Наверное, вы теперь будете вместо него?

Арам смутился, палец его в эту минуту как раз лежал на желтом ключе связки, скорее всего машинально.

– Посмотрим, – пожал он плечами, поправляя очки. – Нерсес Тиграныч должен пробить это в тресте, у них там своя кандидатура.

Нерсес Тиграныч – это Акопян.

– Мне будет очень трудно, – продолжал очкастый, – после товарища Шагиняна… Не знаю…

Левон не слушал его. Целая жизнь пронеслась перед глазами. Очнувшись от своих мыслей, сильнее зажал под мышкой бумаги брата. Все эти годы, едва он заводил с Ваграмом речь о стихах, брат отвечал: «Брось, ей-богу, я же бухгалтер. Поговори лучше со мной о дебете-кредите, о балансе. Что мне до стихов?» Брат зачеркнул прошлую жизнь, так казалось Левону. Но эти стихи в записной книжке!.. Еще в детстве Левон знал, что брат пишет стихи. Когда случались гости в доме, он читал их, став в угол и то и дело отбрасывая со лба волосы. Левон тайком заглядывал в его тетради, пробогал читать, но ничего не понимал…

На третий день после возвращения, это была весна сорок первого года, Ваграм спросил у матери:

– И тетради мои сожгли?

– Да, сынок.

– Все?

– Ослепнуть мне. Ничего, еще напишешь.

Больше он не писал.

И не читал стихов. На его письменном столе лежали лишь бухгалтерские бумаги и простые счеты.

Однажды Левон отнес ему свою новую книжку, но через два месяца, когда он спросил:

– Прочел?

Брат ответил:

– На что тебе мое мнение? Выпьем-ка лучше.

Вначале это огорчало Левона, но потом он решил, что за пятнадцать – двадцать лет брат очень изменился, и больше с ним на эту тему не заговаривал: стоит ли бередить душу человеку, напоминать о потерянном…

И вот…

– Садимся? – услышал он над ухом.

Голос принадлежал Араму, подъехал его троллейбус.

– Получайте билеты, – сказала тоненькая девушка, в глазах которой все человечество было сборищем безбилетников.

– Проездной, – бросил Арам.

Троллейбус, несмотря на свои габариты, вертко катился по асфальту.