Ион Деген - Четыре года

Все умение я вложил в строевой шаг, чтобы произвести благоприятное впечатление на полковника. Но высокопоставленный регулировщик даже не пожелал разговаривать со мной.

– Танки? Не может быть и речи, пока не разгрузим шоссе от этого столпотворения.

И тут случилось чудо. Откуда-то сбоку появился маршал Василевский. Я сразу узнал его. Он был точно такой, как на фотографии. Круглолицый, с чубчиком, зачесанным набок.

– Вы что, полковник, подводами собираетесь воевать? Сколько танков? -Это он спросил меня.

– Двадцать один, товарищ маршал Советского Союза!

– Сколько времени вам понадобится, чтобы подойти к мосту?

– Сорок минут, товарищ маршал Советского Союза!

Василевский улыбнулся.

– Пропустите их немедленно, полковник.

– Благодарю вас, товарищ маршал Советского Союза! – Я приложил кисть к дуге танкошлема.

Василевский снова улыбнулся и подал мне руку. Наверно от неожиданности, от накала переполнивших меня чувств, от радости, что сказочно невероятно разрешилась неразрешимая проблема, я сжал маршальскую руку сильнее, чем следовало.

– Ого! – Сказал Василевский и сделал движение, словно стряхивает мое пожатие. – Давай, младший лейтенант, гони сюда танки.

Я ехал в расположение батальона, не в состоянии поверить в удачу. Мне кажется, капитан был недоволен, когда я доложил ему, что ровно через тридцать минут мы должны быть у моста в Борисове. О протекции маршала Василевского, о потрясающем везении я не сказал ни слова.

Но не повезло ли мне еще больше при встрече с другим генералом?

Командующим бронетанковыми войсками 3-го Белорусского фронта был генерал-полковник Родин. Говорили, что большего самодура не знала вся Красная армия. Он срывал звезды с погон полковников, разжалуя их в подполковники и майоры. Мог просто сорвать погоны. Мог обматюгать генерала в присутствии подчиненных. Мог ударить любого офицера, не говоря уже о рядовых. Короче, хороший был человек. Не знаю, каким полководческим талантом обладал этот генерал. Но об одном его "гениальном" нововведении могу рассказать.

В обороне танки стояли в окопах. На дне окопа укладывались два бревна. На них стоял танк. Из брезента сооружалась крыша и стены. Торец своеобразного гаража закрывался соломенным матом, в котором проделывалась дверь, также изготовленная из соломенного мата. (Прошу не путать эти маты с отборным матом генерала Родина).

Так вот, генерал Родин приказал, чтобы из каждого трака гусеницы тщательно выковыривалась грязь, трак протирался газолью до зеркального блеска, а затем – насухо. Возвращаясь после каждого выезда, даже если валились с ног от усталости, вместо отдыха мы ножами, штыками, отвертками выковыривали грязь из траков, мыли, терли и медленно, сантиметр за сантиметром скатывали танк в окоп на бревна.

В конце ноября или в начале декабря 1944 года (не помню точно) приехал к нам в бригаду генералполковник Родин со свитой старших офицеров и ротой охраны. И еще – не знаю, подумал ли я об этом тогда, или описываю уже нынешние размышления о том, что, когда на передовой младшие командиры не представляли себе, где найти хоть одного солдата, чтобы залатать очередную брешь, у генерала Родина была целая рота охраны. Рота бездельников.

Естественно, что генерал для инспекции выбрал наш батальон, который всегда был в голове атаки. Но почему он выбрал мой взвод, не знаю.

– Убрать маты! – Скомандовал генерал.

Убрали. Родин подошел к моему танку, извлек из кармана носовой платок и протер им трак. Слава Всевышнему, платок остался чистым. Но гроза все же разразилась. Генерал подозвал моего механика-водителя и приказал ему расстегнуть комбинезон.

– Тебя не наградили за прошедший бой?

– Наградили, кажется, товарищ генерал-полковник.

– Не кажется, а точно. Орден Красной звезды. Я-то знаю, что сделал ваш экипаж. Так где же твой орден? – Родин гневно посмотрел на командира бригады, вытянувшегося, как новобранец, по стойке смирно, и прорычал:

– Где?

Интересно, почему он спросил у механика-водителя, а не у меня? Я ведь тоже еще не получил своей награды.

– Не получили знаков, товарищ генерал-полковник.

– Не получили?! Рас…дяй? Так я, как Суворов, должен знаки возить и раздавать? Говно ты – не полковник!

И надо же – взгляд генерала остановился на прожженной новенькой шинели десантника-мотострелка. Вероятно, разгильдяй прожег шинель у костра.

– Ну-ка, сынок, подойди сюда. Ты откуда попал в эту говенную бригаду?

– Из госпиталя, товарищ генерал-полковник.

– А в госпиталь?

– Из сто двадцатой танковой бригады, товарищ генерал-полковник.

– Так возвращайся, сынок в сто двадцатую. Здесь же о тебе никто не заботится. Этому говнюку полковнику наплевать на то, что у тебя дыра в шинели. Как же он будет заботиться о тебе в бою? Иди, сынок. Скажешь, что Родин тебя послал.

Солдат потоптался и скрылся за ближайшим "гаражом", где кто-то из танкистов тут же засветил ему "фонарь", чтобы не лез на глаза начальству в прожженной шинели.

А генерал Родин продолжал бушевать.

– Тревога! – Гаркнул он.

Заработали моторы. Родин ткнул меня пальцем в грудь:

– Почему не выезжаешь?

– В моем распоряжении десять минут, товарищ генерал-полковник. Температура масла должна подняться до пятидесяти пяти градусов.

Генерал скосил глаза в сторону стоявшего рядом с ним инженер-подполковника. Тот слегка кивнул. Через восемь минут мы выехали из окопа. Танки вытянулись в колонну на грунтовой дороге. Командиры поднялись на пригорок. Родин решил провести рекогносцировку.

– Доложи, что видишь, – обратился он к лейтенанту Володе Иванову, командиру танка в моем взводе.

Местность мы знали, как свою ладонь. Больше месяца торчали здесь. Каждый из нас, не глядя, мог рассказать о любой детали между грунтовой дорогой и передним краем, до которого было одиннадцать километров.

Володя вытащил планшет и четко начал:

– Слева, на юго-западе лес Шталупенен.

В душе я улыбнулся. В лесу Шталупенен располагался медсанбат. Красивый блондин Володя Иванов пасся в том медсанбате. Две медсестры воевали из-за него друг с другом.

– Какой к… матери лес?! – Прорычал генерал-полковник. – Ты что ослеп? Роща Шталупенен, а не лес. – Родин ткнул пальцем в карту.

Не знаю, наверно вожжа попала мне под хвост. Накопившаяся обида за себя, за командира бригады, за Володю Иванова, за всех облаянных, затопила меня и выхлестнулась наружу:

– Разрешите вопрос, товарищ генерал-полковник?

– Ну.

– Какого года рекогносцировки ваша карта?

Родин взглянул на планшет:

– Ну, 1891-го.

– За пятьдесят три года роща могла превратиться в лес.

– Что?!! – Генеральский крик потряс морозный воздух. – Гнида! Да ты… Пошел отсюда к… матери!