Максим Веселов - Гоголиада

И те самые черви, не которых мы едим, но которые нас едят, уже вонзают свои круглые беззубые рты в моё разбухшее месиво… Не-ет, только кремация. И пепел, по моему завещанию, развеют с дельтаплана над открытым морем… А раньше я боялся… самого момента умирания. Но потом одна бабушка мне рассказала, как отдал Богу душу её старичок: он, говорит, повздыхал, покашлял, поплевал, затем этак тонюсенько пукнул и всё… помер…

Гоголиаду уже было не остановить. Она видела, как искрились светом вдохновения его глаза, она впервые жаловалась, она – верила ему:

– А я боюсь не умереть, а что меня закопают… живой… со мной бывало такое, что я падала и сердце замирало, будто навсегда… это бывало, когда… когда у меня тут появлялись всякие… ну, я пугалась… а все думали, умерла…

– Мы никогда случайно не умрём!

Гоголиада поднялась с фужером чая в руках:

– Мы не умрём никогда!

Белый Дворник вскочил и подхватил тост:

– За кремацию!

– Да здравствует кремация и пепел над открытым морем!

– С дельтаплана-а!!!

Их брудершафт выглядел так: он поит её из своей чашки-бокала, она – его.

И тут они оба услышали музыку. Конечно же, вальс Шопена! Им не важно было, откуда раздалась музыка, то ли она звучала только в их воспалённых встречей умах, то ли сам Шопен восстал из Царства Теней и колдует над роялем в соседней комнате, дабы усладить им встречу. Это было даже не интересно! Они кружили по зале, крепко держась руками друг за дружку, словно ветер со всех гор пытается раздуть их в разные стороны. Они нашли друг друга, и теперь главное было одно – чтобы этот вальс не заканчивался, чтобы звучал и звучал, переходя из форте в пиано и обратно из пиано в форте, разносился по всему замку, и заполнил всю их вселенную, состоящую теперь только из их неотрывно глядящих глаз и рук, что не разомкнуть никогда.

Они скользили-порхали по зале, присаживались за стол, и она держала ладошками кружку, а он лил ей чай из чайничка с длинным носиком, они ели батон, вместе откусывая один кусок, опять пили чай на брудершафт, и он снова увлекал её в танце по мягким коврам жизни. Это повторялось и повторялось, сменялись эпохи, росли и гибли цивилизации, налетали и исчезали стихии, а эти двое продолжали кружиться, продолжали утопать в своей собственной вселенной Неотрывно Глядящих Глаз и Рук, что Не Разомкнуть…

Однако за ними наблюдали.

За ближайшей колонной притаилась и внимательно, с колкой завистью в прищуренных глазках, смотрела на этот праздник жизни молоденькая девушка-подросток. Она была одета в развевающуюся розовую накидку с бахромой на длинных рукавах, кокетливо завязанную бантом на тонкой лебяжьей шее. Коротенькая юбочка подчёркивала стройность стана и длину ног. Непослушный локон светлой чёлки девушка постоянно сдувала со лба. Сперва в её подкрашенных глазках искрилось любопытство. Она даже сделала попытку привлечь к себе внимание присутствующе-отсутствующей пары, делая вальсовые па вокруг них в один из моментов, когда они были заняты едой. Но замечая, что внимания не привлекает, девушка огорчилась или разозлилась и перешла в наступление – в момент третьего (или десятого) брудершафта она просто встала за спиной у Гоголиады и резко сказала: "Кхе! Кхе!".

Где-то совсем рядом ударила молния.

Шопен встал из-за рояля, поклонился и растворился в пространстве у рояля.

Очнувшиеся любовники во все глаза смотрели на незваную гостью. Гоголиада со злостью, а Белый Дворник с любопытством и удивлением.

– А у меня всё щемило – вспомнишь ты о нас или нет!.. – капризно сказала девушка и выпятила губку. Дворник для неё не существовал, она говорила исключительно Гоголиаде. – Я так соскучилась, ну что ты о нас не вспоминала?! – и делано топнула ножкой в розовой туфле.

Вдруг Гоголиада заметила, что Белый Дворник смотрит в сторону Лили.

– Тс-с… – сказала она девушке полушёпотом, – Мне кажется… что он тебя видит…

Девушка, не обращая внимания на предостережение, продолжала капризничать:

– Это значит, мы – "всякие"? Гоголиада, это я – "всякая"? А я-то тебя люблю больше их всех! Ведь я самая простая, самая понятная… Нет! Я не простенькая, я!..

Это я тебя "пугаю"?! Я не могу тебя пугать!

Казалось, перекрыть словесный фонтан у девочки не представлялось возможным никому на свете. Её, как принято считать – несло. Колокольчик голоска звенел не переставая, вызывая в ушах слушателей ровный и настойчивый звон. Окончательно войдя в кураж, она ущипнула Гоголиаду, отчего та пришла в молчаливое бешенство, девушка сама испугалась и, осёкшись, залепетала:

– Я тебя слушаюсь, я тебя слушаюсь, Гоголиадочка!

Не помогло – безумные глаза беллетристки в упор метали стрелы гнева. И тут Лили, вдруг, посмотрелась ей в эти самые глаза, как в зеркало и, молниеносно сменив страх на кокетство, искренне рассмеялась:

– Ой, у меня причёска распушилась! Смотри, я такая смешная!

Её настроения менялись каждую секунду и, что самое интересное, все эмоции были честными! Да, несколько более напыщенные, чем следовало бы, даже гипертрофированные, но – честные! Вдруг она резко повернулась к Белому Дворнику, который во все глаза продолжал на неё смотреть, и закричала строптиво:

– Ну что уставился! Ты что, видишь меня?

Дворник удивился ещё больше и медленно кивнул.

Гоголиада с девушкой так испугались и отшатнулись от ничего не понимающего Белого Дворника, словно рядом с ними оказался разъярённый бык. Первой взяла себя в руки Гоголиада, она как-то сжалась вся, словно даже и постарела. Грустно окинула Дворника взглядом и утвердительно уточнила:

– Вы её видите?

Белый Дворник подошёл к оправившейся от потрясения кокетке, взял её за запястье (причём девушка подняла к небу глаза от жеманства) и пощупал её пульс.

– Вижу, – сказал Дворник и ещё раз кивнул.

– Необъяснимо! – защебетала девушка на ухо Гоголиаде, – Он меня потрогал! Руками потрогал меня! Раньше никто, кроме тебя, нас видеть не мог…

Трогать её, видимо, также не могли. Лили погладила пальчиками себе запястье в том месте, где Дворник обнаружил пульс, выпрямила позвоночник как стебелёк и кокетливо поинтересовалась у мужчины:

– Как я выгляжу?!

Белый Дворник просто застыл в восторге и больше ничего не говорил. Лили приготовилась расстроиться и толкнула хозяйку в плечо:

– Он что, видит меня, но не слышит?..

Гоголиада снова взяла учительский тон, только теперь он не был похож на игру:

– Вы её слышите?

Белый Дворник снова кивнул.

– Кто вы? – лицо писательницы стало серым.

– Ты кто? – эхом повторила вопрос девушка и застенчиво улыбнулась.

– А ты кто? – спросил Белый Дворник девушку и потупил глаза.

– Кто вы!? – отрывисто и строго воскликнула Гоголиада.