Валерий Панюшкин - Михаил Ходорковский. Узник тишины: История про то, как человеку в России стать свободным и что ему за это будет

И вот вам Владимир Путин. Чем не премьер и чем не президент? И через полтора года после кризиса, благодаря телевидению Березовского и телевидению Гусинского рейтинг Путина растет в считанные месяцы с 5 % до 60 %. И благодаря второй чеченской войне, которая поначалу кажется победоносной, тоже растет рейтинг.

И благодаря террористическим актам — растет. И даже либералы подгавкивают, что пусть станет, дескать, Путин российским Пиночетом, проведет жесткой рукой либеральные реформы и, проведя, вернет нам свободу и установит нам справедливость. А народу только и подавай жесткую руку.

И надо же понимать, что большая эта политическая игра не одним человеком ведется, а тысяча человек играет увлеченно каждый свою игру, как если бы на бескрайней шахматной доске сражались друг с другом фигуры тысячи разных цветов. А шахматная доска — это мы, люди. Это наши деньги сжигают политические игроки в своих финансовых кризисах, наши дома взрывают в борьбе друг против друга, на нашей земле ведут друг против друга войну и в наших мозгах зарабатывают себе популярность.

Осенью 1998 года в компании ЮКОС происходило одно сплошное оперативное совещание с утра до вечера, и даже обеденные перерывы неизбежно каждый день превращались в «язвенный» обед. Михаил Ходорковский, говорят, занимался решением таких мелких проблем, про существование которых и знать-то не должен глава компании. Типа: лопнул трос на буровой под городом Нефтеюганском, так где в условиях кризиса взять трос, и где в условиях кризиса взять на трос деньги, и можно ли трос сегодня, а деньги завтра.

Банк МЕНАТЕП был разорен. Никакие связи в правительстве не помогли. Если Ходорковский и был предупрежден об обрушении пирамиды ГКО, то слишком поздно, чтоб сбросить ГКО и спасти деньги. Акции ЮКОСа, заложенные иностранным банкам в обеспечение кредита, потраченного на покупку Восточной нефтяной компании, были арестованы. Миноритарные акционеры ЮКОСа, чувствуя, что Ходорковский слаб, предъявили сразу несколько судебных исков. Правительство увеличивало налоги на нефть.

Ходорковский ездил в правительство и в налоговую службу, разъяснял, что не надо в условиях кризиса придумывать новые налоги на нефть, а надо, наоборот, налоговое бремя ослабить, и тогда нефтяная отрасль первой выберется из кризиса и вытащит за собой всю страну. Он принял решение выплатить постепенно все деньги всем вкладчикам разорившегося Банка МЕНАТЕП и выплатил. Он судился с миноритарными акционерами. Он, кажется, действительно верил в это свое «Прорвемся!».

Одна моя подруга остроумно заметила однажды, что патриоты и государственники почему-то покупают недвижимость за границей и не рожают в России детей, а демократы, кричащие вечно, что кризис и конец света, покупают недвижимость в России и детей рожают. Так вот, младшие дети Ходорковского близнецы Глеб и Илья зачаты были именно в то кризисное лето 98-го. И глупо же думать, будто в 35 лет дети у человека могут получиться случайно. А в год после кризиса, когда далеко еще было до того, чтоб прорваться, Ходорковский, пользуясь падением цен на недвижимость, строил дом в поселке Яблоневый сад. А через два года, когда только-только прорвались, адвокат Антон Дрель пришел наниматься к Ходорковскому на работу и как личный его адвокат спросил, какая у Ходорковского есть недвижимость за границей, и выяснилось, что нет никакой.

Я, наконец, получаю от Ходорковского письмо из тюрьмы. Он пишет: «Из дефолта я вынес не урок, что государство меня (да и всех) обмануло. Это само собой, и было для меня неважно. 1998 год был годом осознания, что есть не только законы, но и этика, что в самой тяжелой ситуации часть людей остается людьми и таких много.

Что бизнес — это не игра, не шахматы — это люди, за которых ты отвечаешь, за их семьи, за их пенсии.

Каждая ошибка, каждое „не подумал“ может стоить кому-то страданий.

Ответственность просто придавила, причем, если бы люди ругались, плевались, орали — было бы легче. Такое было, но мало, а, в основном, они просто страдали и надеялись, заранее простив, если ты их обманешь, как их обманывали все и всегда.

Я не знаю, смог ли я донести до Вас, почему 98-й год стал переломным для меня и в каком смысле. Я решил, что не только должен отдавать долги, но и что-то сделать, чтобы люди жили лучше, чтобы не было этой покорной уверенности, что обязательно обманут.

Не знаю, как объяснить. В общем, производство перестало быть единственной целью. Тогда (не сразу, а через год-два приблизительно), я понял, что из бизнеса мне надо уходить.

Доделать то, что пообещал людям и уйти, потому что в бизнесе надо быть готовым к жестокости и бескомпромиссности, а моя скорлупа дала трещину. И я постепенно сместился в сторону общественной деятельности, занялся изменением условий бизнеса, законами, этическими правилами».

Я держу в руке листок и перечитываю: «… скорлупа дала трещину». Ничего себе!

Мы сидим с Инной Ходорковской в «Book-кафе», и я спрашиваю, рассказывал ли ей муж про свою работу.

— Ну, может, хвастался успехами?

— Нет, но как-то он показывал, когда ему в голову приходила хорошая идея, — Инна запускает пальцы в свои светлые волосы и шевелит пальцами в волосах, демонстрируя, как у Михаила Ходорковского наглядно шевелились в голове мысли. — Как-то это было заметно.

— А ныл, если что-нибудь не получалось? Я потому что, например, люблю поныть, чтоб жена поработала мамочкой.

— Нет, никогда. Он и в тюрьме даже всегда улыбается на свиданиях, всегда у него все хорошо.

— А про Кеннета Дарта он вам рассказывал?

— Это какой год? 1999-й? — Инна усмехается. — В 1999-м я рожала.

— Что весь год рожали?

— Ну практически. У меня отрицательный резус. А у мальчиков положительный, и их двое, и вы же понимаете… — говорит Инна, как будто я действительно понимаю. — Мне все врачи говорили, что я их не выношу, и пришлось поехать в Швейцарию и прожить там почти всю беременность.

— Понравилось вам в Швейцарии?

— Нет! Жить нет! — Инна машет руками, как если бы ее атаковал небольшой рой пчел. — Так, приехать погулять пару недель хорошо, а жить невозможно. Во-первых, скучно очень…

— То-то вам здесь весело…

— Во-вторых, — Инна улыбается вдогонку моей мрачной шутке, — там соседка у меня была старушка, и она все время писала доносы в полицию, что я незаконная иммигрантка. И знаете, на пятый раз действительно начинаешь чувствовать себя незаконной иммигранткой. А потом дети родились, кричать стали…

— А Ходорковский, значит, сидел в Москве строил дом?

— Дом строили рабочие. Я когда через год приехала, дом уже стоял, но половина всего внутри сделано было не так, как я хотела. Я говорю: «Ребят, вроде мы как-то не так договаривались». Но ничего, стали жить.