Курт Воннегут - Завтрак для чемпионов, или Прощай, черный понедельник

Животное убивали и перемалывали в фарш, потом делали из него котлетки, поджаривали их и закладывали между двумя кусками булки. Конечный продукт выглядел так:

А Траут, у которого денег почти не осталось, заказал чашку кофе. Он спросил старого-престарого деда, который сидел рядом с ним за столом, работал ли он в шахтах. Старик сказал так:

— С десяти и до шестидесяти двух.

— Рады, что избавились? — сказал Траут,

— Господи, — сказал старик, — да разве ж от них избавишься — даже во сне покоя нет. Я и во сне уголь рубаю.

Траут спросил его, как он смотрит на то, что работал в промышленности, которая ведет к полному уничтожению окружающей местности, и старик сказал, что всю жизнь так изматывался, что ни о чем таком и не думал.

— Да ведь все одно, задумываться или не задумываться, — сказал старый шахтер, — если то, о чем думаешь, не твое.

Он напомнил, что все права на полезные ископаемые во всей округе принадлежали железорудной и каменноугольной компании Розуотера, которая приобрела эти права вскоре после Гражданской войны.

— По закону получается, — продолжал он, — что если человек имеет собственность под землей и хочет до нее добраться, вы обязаны дать ему возможность снести к чертовой матери все, что находится между поверхностью и этой его собственностью.

Траут не увидел никакой связи между железорудной и каменноугольной компанией Розуотера и Элиотом Розуотером, своим единственным поклонником. Он по-прежнему думал, что Элиот Розуотер — подросток.

А дело было в том, что предки Розуотера были одними из главных виновников уничтожения земли и людей в Западной Виргинии.

— И все же как-то несправедливо получается, — сказал старый шахтер Трауту, — когда один человек имеет собственность под фермой, или рощицей, или под домом другого человека. И каждый раз, когда ему нужно достать из-под всего этого свою собственность, он в полном праве снести все, что стоит наверху, лишь бы до своего добраться. Живут люди на поверхности, а их права гроша ломаного не стоят по сравнению с правами хозяина того, что под ними лежит.

Он стал припоминать вслух, как он вместе с другими шахтерами пытался заставить железорудную и каменноугольную компанию Розуотера обращаться с ними по-человечески. Они устраивали маленькие войны с частной полицией компании, с полицией штата, с Национальной гвардией.

— Я никогда в глаза не видал ни одного Розуотера, — сказал он. — Но Розуотер всегда брал верх. Я ходил по Розуотеру. Я копал норы в Розуотере для Розуотера. Я жил в домах Розуотера. Я ел харчи Розуотера. Я выходил на борьбу с Розуотером, кто бы он там ни был, и Розуотер всегда меня разбивал в пух и прах, живого места не оставлял. Спросите здесь любого, и он вам скажет: для них весь мир — это Розуотер.

Водитель грузовика знал, что Траут едет а Мидлэнд-Сити. Он не знал, что Траут — писатель и едет на фестиваль искусств. Траут считал, что честному рабочему человеку нет дела до искусств.

— С чего бы это человеку в здравом уме и твердой памяти ехать в Мидлэнд-Сити? — поинтересовался водитель грузовика. Они уже ехали дальше.

— У меня сестра заболела, — сказал Траут.

— Мидлэнд-Сити — самая вонючая дыра на свете!

— Мне всегда хотелось узнать, где именно эта дыра.

— Если она не в Мидлэнд-Сити. то уж наверняка в Либертивилле, штат Джорджия, — сказал шофер. — Бывали в Либертивилле?

— Нет, — сказал Траут.

— Меня там арестовали за превышение скорости. У них там была устроена ловушка, где вдруг ни с того ни с сего надо было сбросить скорость с пятидесяти до пятнадцати миль в час. Я прямо взбесился. Перекинулся парой теплых слов с полисменом, вот они меня и упекли в кутузку. Там у них главная промышленность — превращать старые газеты, журналы и книжки в кашу и делать из этой каши новую бумагу, — сказал шофер. — Поездами и самосвалами туда целый день подвозили сотни тонн разной макулатуры.

— Угу, — сказал Траут,

— А при разгрузке халтурили, так что куски книг и журналов и все такое носилось по всему городу. Если вам вдруг захотелось бы собрать библиотеку, вы могли пойти на товарную станцию и унести оттуда сколько угодно книжек.

— Угу, — сказал Траут. Впереди показался белый мужчина с поднятой рукой, рядом с ним стояла беременная жена и девять ребятишек.

— Вылитый Гари Купер, а? — сказал шофер про «голосующего» мужчину.

— Да, похож, похож, — сказал Траут. Гари Купер был кинозвездой первой величины.

— В общем, у них, в Либертивилле, была такая пропасть книг, что они давали в тюремные камеры книги вместо туалетной бумаги. Они меня замели в пятницу под вечер, так что суд мог состояться не раньше понедельника. Так и пришлось мне сидеть в тюряге двое суток, а заняться было нечем — разве что читать свою бумагу для подтирки. До сих пор помню одну книжонку, которую я там читал.

— Угу, — сказал Траут.

— Это последняя книжка, которую я читал, — сказал шофер. — Батюшки, а ведь с тех пор прошло не меньше пятнадцати лет! Это был рассказ про другую планету. Дурацкая история. У них там было полно музеев, набитых картинами, а правительство пользовалось чем-то вроде рулеточного колеса, чтобы решать, что принимать в музей, а что выбрасывать.

На Килгора Траута внезапно накалило, как тошнота, ощущение, которое называется deja vu — «я это уже видел». Шофер напомнил ему о книге, которую он сам не вспоминал годами. На туалетной бумаге в тюрьме Либертивилля, штат Джорджия, был напечатан рассказ «Стоп-Крутила из Баньяльто, или Шедевр этого года». Автор — Килгор Траут.

Планета, на которой происходили описанные в книге события, называлась Баньяльто, а Стоп-Крутилой называлось официальное лицо, которое один раз в году раскручивало «колесо удачи». Граждане сдавали правительству произведения искусства, и каждому произведению присваивался порядковый номер, а затем Стоп-Крутила крутил колесо — и оно выбрасывало номер и цену данного произведения искусства.

Но главным персонажем книги был не Стоп-Крутила, а скромный сапожник по имени Гуз. Гуз жил в одиночестве, и он нарисовал свою кошку. Это была единственная картина, которую он нарисовал. Он отнес ее Стоп-Крутиле, а тот повесил на нее номерок и сдал на склад, забитый произведениями искусства.

Картине Гуза в лотерее сказочно повезло: ее оценили в восемнадцать тысяч ламбо, примерно миллиард долларов на наши деньги, правда, львиную долю этой суммы тут же забрал налоговый инспектор. Рисунок был вывешен на самом почетном месте в Национальной галерее, и люди становились в многомильные хвосты, чтобы взглянуть на рисунок ценой в миллиард долларов.