Владимир Царицын - Я или Человек Без Тела

Многие родители галдели, выкрикивали: "Милицию надо привлечь!

Пригласить инспектора из детской комнаты милиции! Позор! Надо на корню пресечь это безобразие!". Моя мама усердствовала не меньше других, тоже возмущалась, а папа ничего не выкрикивал, потому что его не было на собрании, он как всегда по субботам допоздна засиживался на заводе. Только спившаяся врачиха, а ныне фельдшерица из ветлечебницы, Пупынина, мама Пупка, хрипловато предположила:

- А может быть, ребятишки не виноваты? Может быть, эту авторучку

Елена Аркадьевна оставила где-то в другом месте? А мы тут такую бучу устраиваем…

Пупынина, заранее оповещенная Пупком о родительском собрании, наверное, с утра заставила себя не пить. Или выпила, но немного. Ее лицо было покрыто толстым слоем пудры, губы накрашены ярко и не очень ровно. На ней был строгий черный костюм и белая сорочка с кружевным воротничком, а волосы собраны в незатейливую прическу. В принципе, если издали - женщина, как женщина, даже не очень старая.

Обычно я видел ее другой. Ее почти всегда не было дома, когда я заходил к Пупку, чтобы позвать его на улицу. Только по воскресеньям ее и можно было там застать. С Пупком мы не то, чтобы дружили, но иногда играли вместе. Правда, ему всегда было скучно с нами, сверстниками, Пупка вязко тянуло в другую жизнь… Так вот, когда я приходил к Пупку, а его мама оказывалась дома, то на ней всегда был один и тот же черный стеганый халат, сальный и мешковатый, с вытянутыми нитками на шалевом воротнике. Лицо у Пупковой мамы было серым и морщинистым и пахло от нее резко и неприятно. Перегаром.

Тихо сказав: "Пашенька, к тебе пришли", Пупынина устало брела внутрь пропахшей жареной рыбой квартиры. Пашка рассказывал, что когда-то его мама была известной врачихой, работала на горбольнице и больные ее очень уважали. Потом она стала выпивать, и ей пришлось уйти в поликлинику. Потом она несколько раз меняла место работы, а когда отца посадили за драку, мама запила по-черному. Ее выгнали с работы из поликлиники, и она смогла устроиться только в ветлечебницу фельдшером…

- А вы что же, Полина Андреевна, предлагаете оставить эту ситуацию, этот…инцидент, без последствий? - зло отреагировала

Надежда Николаевна и сузила глаза.

- Ну почему же? - возразила Пупынина. - Без последствий того, что произошло, оставлять нельзя. Только давайте посмотрим на эту ситуацию трезво, товарищи. И немного с другой стороны.

- А вы сами-то можете посмотреть трезво? - усмехнулась Анжела

Юрьевна, не уточняя, на что именно надо посмотреть и намекая на нетрезвый образ жизни Пупыниной.

Мать Пупка пропустила выпад классной мимо своих ушей.

- Я, например, - спокойно продолжила она, - не одобряю действий

Елены Аркадьевны и всего педагогического коллектива нашей школы.

Считаю, что с детьми обошлись грубо и несправедливо. И я предлагаю пригласить в школу не инспектора из милиции, а социологов и эстетов, пусть они выскажут свое отношение к этому инциденту.

- Социологов? Эстетов? Вам бы, Полина Андреевна, лучше вообще помолчать об эстетике, - попыталась заткнуть рот матери Пупка

Надежда Николаевна.

- Это почему? - удивилась Пупынина.

- Потому, что вашего Павла давно уже пора определять в колонию. И я не удивлюсь, если выяснится, что это именно он взял авторучку.

И понеслось… Тема собрания была скомкана, собрание превратилось в перебранку, похожую на дворовый скандал. Точнее, даже не в перебранку, а в избиение врага. С одной стороны были абсолютно все, подавляющее большинство, как говорится. С другой стороны была одна Пупынина и ее сын, хулиган и двоечник, Пупок. Прослушав шквал обвинений в адрес сына и в свой собственный, Полина Андреевна попыталась вставить хоть одно слово, но, поняв, что это бесполезно и бессмысленно, сплюнула, впрочем, без слюны, взяла Пашку за руку и они ушли.

На следующий день Пупок в школу не пришел. Мы его больше вообще никогда не видели, а вскоре от соседей Пупыниных узнали, что Полина

Андреевна с Пашкой уехали из Полынограда в деревню. В какую именно деревню, соседи не знали. Да и не собирался никто их разыскивать.

О том, что авторучку украл Пупок, не сомневался никто, но и в милицию о краже заявлять Елена Аркадьевна не стала.

Украденную авторучку я вынес только через три дня после собрания.

Принес домой и сразу понял, что мне нужно срочно от нее избавляться. Пользоваться легально я ей не мог по вполне понятным причинам, а хранить дома, как реликвию, было опасно - а вдруг родители найдут? Кому-нибудь подарить? Жалко и тоже опасно - след преступления.

Я выбросил авторучку в мутную воду заброшенного котлована.

Человек Без Тела почему-то молчал. Может, у него пересохло в горле, хотя, откуда у него горло, если у него нет тела? Или список моих грехов подошел к концу?

- Ты прав, - подал голос Человек Без Тела. - Горла у меня нет. Ты думаешь, что слышишь ушами мой голос?

"А чем? Ноздрями?", - съехидничал я.

- Ты не слышишь его. Он в твоем мозгу. - Большего Человек Без

Тела объяснять мне не стал. - Но вернемся к делу, - продолжил он. -

По поводу горла ты прав, а вот насчет того, что список твоих грехов кончился, это нет, это просто смешно. Мы с тобой только начали, только покопались чуть-чуть на верхушке айсберга. Пыль, так сказать сдули. Основные твои грехи мы еще не вспоминали.

"Так давай продолжим"

- Не торопись. Туда ты всегда успеешь.

"А сначала говорил, что ждешь, не дождешься, когда я сдохну"

- Говорил. Ну и что? Я от своих слов не отказываюсь. Просто… У меня тут…дельце одно появилось. Я отлучусь на время, а ты пока подумай, поройся в своей памяти.

"Темнишь ты что-то"

- Ха!

И Человек Без Тела исчез.

А я проснулся.

Потолок моей спальни был исчерчен красными и черными полосами.

Полосы на нем возникли оттого, что лучи утреннего солнца косо пробивались через модерновые жалюзи на окнах с чередующимися полупрозрачными красными и непроницаемо черными вертикальными пластиковыми планками. Правда, эти полосы не были такими яркими, как в моем сне.

В моем сне?

Так это был всего лишь сон?

Я редко видел сны, а когда все же видел, то никогда не мог вспомнить того, что секунду назад рисовалось в моем сознании, бодрствующем и скучающем от безделья сознании спящего человека.

/Этот /сон я помнил до самых мельчайших подробностей.

Я встал и пошел в ванную комнату, надеясь, что мой непонятный и совсем не приятный сон бесследно исчезнет после душа, смоется вместе с ночным потом. В ванной я взглянул в зеркало, увидел свое отражение, и оно мне сильно не понравилось. Что-то было в глазах.

Что-то не так было в глазах. В них не было той самой уверенности в собственных силах и убежденности в своей правоте, которые сразу же замечали все, с кем мне приходилось контактировать. Замечали и, если эти люди стояли выше меня на ступеньках иерархической пирамиды, то сразу же начинали мне верить и доверять то, что не доверили бы кому-то другому, который стоял рядом со мной, на том же самом уровне. Эти люди, я имею в виду тех, кто принимает решения, выделяли меня из массы других бизнесменов. Естественно, предварительно изучив мое досье. А те, что стояли ниже меня на ступенях той же самой пирамиды, они мне тоже верили и охотно подчинялись, потому что чувствовали и понимали: Николай Петрович Якушев - это тот, за кого надо держаться, за кем надо идти, авось и нам что-то обломится. И обламывалось. Некоторым очень даже не слабо обламывалось. Кое-кто меня даже любил, кое для кого я был почти богом. Правда, я подозреваю, что богом я был для них временным, не тем, кому молятся всю жизнь, и их любовь ко мне была не вполне искренней.