Владимир Царицын - Осенний лист или зачем бомжу деньги?

Чутье и выработалось. Как у волка. Меня через это Бирюком-то и прозвали.

- А если все-таки уехал? - не унимался Альфред. - Вообще уехал? Он ведь уезжает из города иногда?

- Уезжает. Зимой в Таиланд. Летом в Германию. Сейчас не лето и не зима. Межсезонье. Да и при таких обстоятельствах… Нет, дома он.

Можешь не сомневаться.

- Ну, не знаю… Хорошо, если так.

Окрошка плелся позади, шагах в десяти от Бирюка и Альфреда, и упрямо молчал, не желая принимать участия в разговоре. По-видимому, он был очень расстроен тем обстоятельством, что его старшинство не признали.

- Окрошка! - окликнул его Бирюк. - Ты что отстаешь? Смотри, крысы-мутанты сзади подкрадутся и покусают. - (О крысах Бирюку рассказал Альфред).

- Ты сам смотри! - огрызнулся Окрошка. - Эти крысы не дураки, они знают, кого кусать. В первую очередь они на престарелых уголовников нападают. Из нор своих из стены выпрыгивают и за шкварник!

Шедший у стены тоннеля Альфред, услышав про норы и про шкварник, вжал голову в плечи и отпрянул от стены, чуть не сбив с ног Бирюка.

- Ты чего? - удивленно спросил Бирюк. - Под ноги смотри.

- Запнулся…

- Не запнулся, а забздел, - заржал Окрошка, решив нарушить обет молчания. - Альф у нас всегда бздит, когда страшно. А страшно ему всегда. Да…, совсем забыл сказать! Крысы не только на престарелых уголовников нападают, они еще и на бздунов прыгают. По запаху, видать, определяют.

- Ничего я не испугался, - попробовал оправдаться Альфред. - Я запнулся. Тогда с Сидоровым, мы здесь тоже запнулись.

- Здесь? - недоверчиво переспросил Окрошка. - По ходу мы то место уже давно прошли.

- Нет, здесь. Или где-то здесь. Место тут такое…

- Ага. И ты его пометил.

- Так, стоп! Позже посмеемся. Кажется, пришли. - Бирюк направил луч фонарика вглубь коллектора, и луч высветил очертания мостка. -

То место? Врезка?

- Да, - в один голос сказали Альфред и Окрошка.

Маракова конечно обыскали и пистолет-зажигалку нашли.

- Опа! - воскликнул чернобородый секьюрити, вытащив ее из кармана полковника.

Обыскивали у ворот, так как стол для банкета накрыт был в саду, и в дом входить не предполагалось. По крайней мере, пока.

- Это зажигалка, - тихо сказал Константин Леонтьевич. - Дай-ка, - и, мягко отняв ее у чеченца, выщекнул огонек перед его носом.

Охранник снова завладел зажигалкой, осмотрел ее со всех сторон и, убедившись, что угрозы хозяину она не несет (любой бы принял ее за простую зажигалку!), вернул Мракову. Константин Леонтьевич сунул оружие в карман и воровато оглянулся через плечо. Пархом театрально раскрыв объятья, приближался к ним. Вид у него был, как у радушного хозяина. Правда, глаза смотрели холодно и мертво. Впрочем, как всегда.

- Мрак! Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, дружбан! - весело сказал он, но, подойдя, обниматься не стал, руки опустил и, засунув их в карманы, спросил у охранника: - Ошмонал?

- Чистый, - ответил чеченец. - Как маладая дэвушка-целка.

- Какая девушка? Где девушка? - не понял полковник.

- Так гавару, так сказал, - с видом человека, втолковывающему недоумку прописную истину, пояснил Маракову чеченец.

- Прошу к столу. - Пархом сделал приглашающий жест.

За столом сидел прокурор Малюткин в зимней меховой шапке и в пуховике. Он морщился от боли и был уже слегка пьян. Наверное, чтобы не перечить хозяину Малюте пришлось выпить коньяку, и теперь он мучился от изжоги. Или язва скорей всего разыгралась, прокурор страдал язвой желудка и обычно кроме минералки ничего не пил.

Стол был заставлен блюдами с едой, но без изыска. Тарелки стояли, как попало, без какой-либо композиции. Овощи - аля натюрель, целиком, у помидоров даже хвостики не оторваны. Мараков решил, что овощи не мыты. Сырокопченая колбаса, какое-то мясо и говяжий язык были порезаны крупно, даже издали было видно. А когда Мараков подошел к столу, то убедился, что шкурка с колбасы не снята, а рыба нарезана кусищами прямо с чешуей и костями. Суповых тарелок, исполняющих роль вазочек, доверху наполненных красной и черной икрой, было шесть штук, по три на каждый вид. Все свободное пространство между тарелками занимали бутылки с вином, водкой и коньяком. Хлеба не было. На краю стола, рядом с животом грустного страдающего Малюты - три двухсотпятидесятиграммовых граненых стакана.

- Чем богаты, тем и рады, - дурашливо произнес Пархом. - Не обессудьте гости дорогие, у меня все просто - по-холостяцки. Не люблю я рестораны. Там неизвестно, что тебе подают. Может отраву какую? А здесь…, - Пархом обвел руками стол, - все чистое и без отравы. Самолично на стол накрывал. Ешьте, дети мои с рук моих!

Он схватил с тарелки два куска истекающей жиром копченой осетрины и протянул их Маракову и Малюткину. Те потянулись за подношением, но

Пархом бросил рыбу обратно и, вытерев руки о дубленку, сказал:

- Но сперва выпьем! За успех дела, которое вы чуть не просрали.

- Можно мне винца? - жалобно попросил Никита Иванович.

- Не можно, - отрезал Пархом. - Вино будем на десерт пить.

Смотреть на праздничный салют и пить вино.

Он взял бутылку коньяка и стал разливать по стаканам. Мараков усмехнулся, заметив, как округлились от ужаса глаза прокурора, наблюдающего за тем, как янтарного цвета струя переливается из бутылки в его стакан. Когда содержимое иссякло (в стаканах получилось почти по рубчик), Пархом не глядя, швырнул пустую бутылку через плечо. Она обиженно звякнула, разбившись о подножье статуи одной из 'куртизанок'.

- Пить до дна! - скомандовал Пархом и чокнулся персонально с каждым из гостей.

Оба услышали, как громко сглотнул прокурор. Мараков снова усмехнулся и одним махом осушил свой стакан. Он уже съел два куска языка, сложив их вместе на манер бутерброда, и теперь осматривал стол в поисках чего-нибудь, чем можно было зачерпнуть осетровой икры

(лососевую он не уважал), а Малюта все еще цедил свою порцию. Коньяк явно не хотел вливаться в прокурорское горло, но прокурор громко дергая кадыком, вливал его, думая, наверное, о своей язве. Пархом с нескрываемым интересом и удовлетворением наблюдал за спектаклем. Это было его маленькой местью прокурору за его нерасторопность в деле

'Самсонов против Пархоменкова'.

- Чуть не забыл! - спохватился Пархом, когда Малюта, поставив на стол стакан, в котором все же осталось на дне немного коньяку, стал хватать ртом воздух, как вытащенная из воды рыба, и шарить по столу в поисках запивки. - Мрак, ты постановление привез?

- А как же, Максим Игоревич! - Все это время полковник сжимал под мышкой папку с постановлением. - Вот оно, - сказал он, протягивая

Пархому папку.

Пархом кивнул на прокурора:

- Ему дай. Пусть хоть это сделает. Пусть подпишет, пока в аут не ушел.

Мараков обошел стол и раскрыл перед Малюткиным папку. Никита