Эрнесто Сабато - Туннель

— Вовсе нет, я говорил лишь, что считаю их похожими друг на друга.

— Все равно, скажу Жоржи. Счастье еще, что не все такие педанты, как ты. Вот сеньор Кастель, например, любит детективы, верно?

— Я? — испуганно спросил я.

— Конечно, — продолжала Мими, не дождавшись ответа и опять поворачиваясь к Хантеру, — если бы все были такими savant, [6] Образованные ( фр. ) как ты, жизнь была бы невыносимой. Я уверена, у тебя есть целая теория о детективах.

— Безусловно, — улыбнулся Хантер.

— Я же говорила, — сурово сказала Мими, вновь обращаясь ко мне, как бы приглашая в свидетели. — Уж этого типа я хорошо знаю. Ничто не мешает тебе блеснуть. Ты, должно быть, умираешь от желания поделиться своими мыслями.

Хантер и в самом деле не заставил себя упрашивать.

— Моя теория, — начал он, — состоит в следующем: детективный роман двадцатого века в наше время взял на себя функции рыцарского романа эпохи Сервантеса. Более того, я считаю, что сейчас можно было бы написать нечто вроде современного «Дон Кихота» — пародию на детективный роман. Представьте себе человека, который всю жизнь запоем читал детективы и свихнулся, решив, что мир живет по законам книг Николаса Блейка [7] Николас Блейк (наст, имя и фам. Сесил Дей Льюис; 1904–1972) — английский прозаик, поэт, литературовед. или Эллери Куина. [8] Эллери Куин — псевдоним двух американских писателей: Ф. Дэнни (род. в 1905 г.) и М.-Б. Ли (1905–1971). Вообразите, что этот несчастный в конце концов берется за расследование преступлений и в реальной жизни начинает вести себя как детектив из книги. На такую тему можно было бы написать нечто развлекательное, трагическое, символическое, сатирическое и прекрасное…

— А почему бы тебе не заняться этим? — с издевкой спросила Мими.

— По двум причинам: я не Сервантес и очень ленив.

— Хватит и первой, — заметила Мими.

Потом она, как назло, опять повернулась ко мне.

— Этот человек, — сказала она, состроив Хантеру гримасу, — так ополчился на детективы, потому что сам не способен написать ни одного, даже самого скучного романа.

— Дай мне сигарету, — попросил Хантер и добавил: — Когда ты наконец перестанешь кривляться? Во-первых, я отнюдь не против детективов — я сказал лишь, что можно было бы сочинить что-то вроде «Дон Кихота» нашего времени. Во-вторых, ты ошибаешься насчет моей полной неспособности к этому делу. Однажды мне в голову пришел великолепный сюжет для детективного романа.

— Sans blague, [9] Не может быть ( фр. ). — только и выговорила Мими.

— Представь себе. Послушай. У одного человека есть мать, жена и ребенок. Однажды ночью при таинственных обстоятельствах убивают мать. Расследование не дает никаких результатов. Через некоторое время убивают жену: все повторяется. Наконец, убивают ребенка. Герой находится на грани помешательства, потому что он любил всех, особенно ребенка. В отчаянии он решает сам раскрыть тайну. Использовав все методы гениальных сыщиков — индуктивный, дедуктивный, аналитический, синтетический и прочие, он приходит к выводу, что в такой-то день и час, в таком-то месте должно состояться четвертое убийство. Ясно, что последней жертвой станет он сам. В установленный день и час герой отправляется туда, где по его расчетам должно совершиться четвертое преступление, и ждет, когда появится убийца. Но тот не приходит. Герой еще раз проверяет, хорошо ли он все обдумал. Может, он не угадал место — нет, место определено точно. Или неверно вычислил время — нет, ошибка исключается. Остается один страшный вывод: убийца уже здесь . Иначе говоря, это он сам, а все три преступления были совершены им в бессознательном состоянии. То есть детектив и преступник — одно и то же лицо.

— Это для меня слишком заумно, — протянула Мими. — Ну, и чем же кончается твой роман? Ведь должно было произойти четвертое убийство?

— Развязка очевидна, — лениво сказал Хантер, — несчастный кончает с собой. Остается решить почему: то ли от угрызений совести, то ли потому, что «я» преступник убивает «я» детектива, как обычную жертву. Ну, каково?

— Забавно. Но одно дело вот так рассказать, а другое — написать роман.

— Разумеется, — спокойно согласился Хантер.

Потом Мими принялась болтать о каком-то хироманте, с которым познакомилась в Мар-дель-Плата, и ясновидящей женщине. Хантер пренебрежительно высказался по этому поводу, и Мими разозлилась:

— Не сомневайся, это достаточно серьезно. Ее муж — профессор инженерного факультета.

Они продолжали спорить о телепатии, а я мучился оттого, что Мария все не показывается. Когда, несколько минут спустя, я снова прислушался к их беседе, речь шла уже о положении пеонов.

— Все дело в том, — заявила Мими, размахивая мундштуком, как дирижерской палочкой, — что люди больше не хотят работать.

И тут, уже к концу разговора, внезапная догадка развеяла мою грусть: эта Мими прикатила в последний момент, и Мария нарочно не спускается, чтобы избавить себя от трепотни, которая, конечно, осточертела ей. Сейчас уже я припоминаю, что вывод мой был не совсем бессознательным, сформулировать его мне помогли слова шофера по дороге в имение о кузине сеньора, приехавшей в гости из Мар-дель-Плата, но тогда я пропустил это замечание мимо ушей. Все ясно — Мария, огорченная неожиданным появлением Мими, заперлась в спальне, сославшись на нездоровье: эти люди были ей противны. Почувствовав, что подобные мысли разгоняют мою тоску, я вдруг объяснил себе и ее причину: попав сюда и увидев, что Хантер и Мими — обыкновенные светские лицемеры, наивная половина моего «я» обрадовалась, успокоенная тем, что Хантер не может составить мне конкуренцию, но в глубине души я расстроился, подумав или, вернее, ощутив , что Мария — тоже часть их круга и, должно быть, в чем-то походит на них.

Когда мы встали из-за стола, чтобы погулять по парку, я увидел Марию, идущую нам навстречу, и уверился в правильности своих предположений: она дожидалась окончания застолья, чтобы не участвовать в дурацком разговоре за чаем.

Каждый раз, когда Мария приближалась ко мне в окружении других людей, я думал: «С этим восхитительным созданием меня связывает тайная нить». Позднее, размышляя о своих чувствах, я понял, что сначала она стала для меня необходимой (как человек, встреченный на необитаемом острове), когда же страх одиночества прошел, Мария превратилась в предмет роскоши, которым я гордился. Именно тогда, во второй период нашей любви, и появились несчетные трудности — так умирающий с голоду готов проглотить что угодно, а затем, немного насытившись, начинает жаловаться, что пища невкусная и несвежая. В последние годы мне приходилось часто встречать эмигрантов, отличавшихся смирением, которое присуще людям, убежавшим из концлагеря, и готовых довольствоваться самым малым, выполнять самую унизительную работу и при этом радоваться всей душой; но странное дело — человеку недостаточно для счастья сознавать, что он избежал пытки или смерти. Едва он почувствует себя увереннее, гордость, тщеславие и запальчивость, казалось навсегда утраченные, постепенно возвращаются — так вылезают из нор разбежавшиеся в испуге звери; к тому же эти качества еще больше укрепляются, будто стыдясь, что пережили подобное унижение. Неудивительно, — в таких случаях мы нередко становимся свидетелями неблагодарности и дикости.