Амос Оз - Черный ящик

И, кстати, о жертвоприношениях мертвых: дорогой наш Закхейм оценивает меня приблизительно в два миллиона долларов. Так что даже после отчисления половины в пользу Боаза, Ваша доля «жертвоприношений мертвых» воистину – какой-то пустячок. Вы сможете мотаться в лимузине между Вашими «первыми ростками Избавления».

Закхейм и его желтоволосая дочь грозят приземлиться здесь еще на этой неделе: он полон решимости отвезти меня «даже силой» на своей машине в Иерусалим, чтобы я прошел в больнице «Хадасса» курс облучения и заодно вернул Вам утерянных овечек Ваших. Только я, со своей стороны, в процессе написания письма окончательно решил: остаюсь здесь. Чего искать мне в Иерусалиме? Околевать среди слюнявых пророков и заходящихся лаем мессианских безумцев? Я остаюсь у своего сына. Буду складывать мешки до конца. Перебирать редиску. Сматывать старые веревки. Возможно, пошлю кого-нибудь, чтобы привезли мне сюда из Хайфы этого шута, который был моим отцом: мы сможем организовать здесь марафонский биллиардный турнир, пока я не свалюсь и не умру. Позволите ей остаться со мной еще немного? Пожалуйста? Быть может, Вы будете удостоены за это дополнительного купона, который зачтется в Книге Ваших добрых дел?

Боаз рассказывал мне (с какой-то кривой усмешкой, выражающей нечто среднее между скукой и презрением), что одна из его здешних возлюбленных в прошлом была ученицей старого гуру из штата Висконсин, который, по ее словам, умел изгонять смертельные болезни с помощью жалящих пчел. И я, к собственному изумлению, нынешним утром тешился тем, что тыкал палкой в улей. Да только пчелы Боаза – рассеянные и сонные, подобно мне, или убежденные сторонники мира, подобно ему, – все жужжали и жужжали вокруг меня, но так и не соизволили ужалить. Быть может, запах смерти, исходящей от меня, отталкивает их. Или нет у этих пчел желания излечивать маловеров?

Вот так, незаметно, вновь овладел мною мой старый бес: превратить любую глупую пчелу в носителя теологической проблемы – только лишь для того, чтобы наброситься на нее, скрежеща зубами, и изничтожить ее самое вместе с теологической проблемой. И из этого опустошительного уничтожения извлечь новую проблему, которую я поспешу раздолбать прямой наводкой, одним снарядом. Девять лет я сражаюсь с Макиавелли, разлагаю на составные части Гоббса и Локка, распарываю по швам Маркса – одержимый страстью доказать раз и навсегда, что не эгоизм, не низость и не жестокость, заложенные в нашей природе, превращают нас в биологический вид, уничтожающий самого себя. Мы истребляем самих себя (и вскоре сотрем, наконец-то, начисто и себя, и нам подобных) как раз в силу присущих нам «благородных» устремлений. Из-за религиозных войн. Из-за жгучей потребности «быть спасенными». Из-за всех безумств Избавления, призванных, казалось бы, спасти, освободить человека от зла, угрожающего его существованию. Что они такое, все эти безумства? Всего лишь маскировка, скрывающая всеобщее отсутствие фундаментального ТАЛАНТА К ЖИЗНИ. Талант, которым наделена любая кошка. Мы же – подобно китам, выбрасывающимся на сушу в каком-то импульсивном порыве массового самоубийства, – страдаем от прогрессивного паралича, поразившего наш ТАЛАНТ К ЖИЗНИ. А отсюда и столь распространенное стремление истребить и утратить все, что у нас есть, дабы пробить дорогу в некие сферы Избавления, которых нет, никогда не было, и существование которых вообще несбыточно. С упоением принести в жертву наши жизни, охватить ближних пламенем экстаза – ради туманных, обманчивых грез, обещающих нам «Землю Обетованную». Такой – или ему подобный – мираж считается «превыше самой жизни». А что НЕ считается у нас превыше самой жизни? В городе Упсала, в четвертом веке, поднялись два монаха и в одну ночь зарезали девяносто восемь сирот, а затем сожгли самих себя, потому что голубая лиса возникла в окне монастыря, своим появлением подав знак, что Дева ждет их. Стало быть: устилать вновь и вновь землю «ковром из наших расплескавшихся мозгов, словно белыми розами», – ковром, предназначенным для чистых шагов некоего неземного Избавителя (строки – из поэмы местного фанатика, который и в самом деле приложил усилия и добился успеха, организовав себе чудесное извержение собственных мозгов, – с помощью двадцати пистолетных пуль, всаженных британцами в его голову). Или другая местная формула: «Так как покой – это тина болотная, отдай свою кровь и свою душу во имя сокрытого Великолепия». Что есть сокрытое Великолепие, господин Сомо? В своем ли Вы уме? Взгляните как-нибудь на Вашу дочь: она и есть сокрытое Великолепие. И нет иного. Жаль тратить на Вас слова. Вы ее убьете. Убьете все живое на земле. И назовете это «родовыми муками Мессии», и скажете: «Справедлив Суд небесный». Возможно, что Вы даже до меня доберетесь: Вам удастся убить, не пролив ни капли крови. Кинете в кипящее оливковое масло, трижды пробормотав: «Свят, свят, свят».

Сейчас был короткий перерыв на обед. Босоногая девушка, которую зовут Сандра, поднялась ко мне в комнату и, улыбаясь улыбкой человека, погруженного в грезы, поставила передо мной жестяной чайник, наполненный душистой настойкой из трав, и тарелку, прикрытую другой тарелкой. Крутое яйцо, разрезанное пополам. Маслины. Нарезанные помидоры и огурцы. Кружочки лука. Два ломтика хлеба домашней выпечки, поверх которых – козий сыр с чесноком. И мед в маленьком блюдечке. Я откусил кусочек, отпил и налил себе еще. Сандра, в арабском платье «галабия», продолжала стоять и разглядывать меня с нескрываемым любопытством. Быть может, получила инструкции – посчитать, сколько раз я откушу. Несмотря на это, она, словно побаиваясь меня, осталась стоять у двери, не закрыв ее за собой. Я решил завязать с ней легкую беседу. Хоть я и не очень искушен в легких беседах с незнакомыми людьми.

Можно ли узнать, откуда она?

Омаха. Штат Небраска.

Известно ли ее родителям, где она находится и чем занимается?

Значит, так: ее родители – не совсем ее родители.

То есть?

Вторая жена ее отца и новый муж ее матери дали ей некую сумму денег, чтобы она в конце года записалась в колледж.

И чему она собирается учиться?

Пока еще не знает. А вообще-то тут она учится многому.

Чему, к примеру? Введению в примитивное сельское хозяйство?

Понимать себя. Немного. А также разобраться в том, что есть«meaning of life».

Согласится ли она просветить меня? В чем же этот самый «meaning»?

Но ведь это, по ее мнению, «не стоит облекать в слова».

Быть может, она укажет мне общее направление? Даст намек?

К этому каждый должен прийти сам. Разве нет?

У нее наивная привычка заканчивать каждую фразу вопросом, но это не вопрос, ею задаваемый, а удивление человека, испытываемое им от своих же собственных слов.