Luchiel Dianel - Чувство

Это все так необъятно и в тоже время вот оно – объято моими пальцами, объято моей музыкой – для тебя!

Сильнее, сильнее! Выше! Дальше! Взлетаем вместе к облакам! На самую большую высоту и музыка становится тяжелой и величественной. Пальцы напрягаются чуть сильнее. Клавиши сами отскакивают от пальцев, стоит мне к ним прикоснуться. И я бью по ним последние ноты и откидываюсь тяжело дыша. Последние отзвуки еще витают в воздухе. Бесконечно величественные, как само солнце, взошедшее из-за горизонта и засиявшее во всю свою силу и мощь.

О, Паганини! Какое мощное завершение столь нежной музыки! Это заставляет задуматься о том, как незаметно свершаются великие дела.

Я дышу. Дрожат руки. Я, наконец, хватаю трубку и смеюсь. Ты восхищенно молчишь.

Потом улыбаешься.

– Спасибо, Эрик. Просто спасибо. А я-то думал мне придется просить тебя до гроба… – смеешься. Я так люблю твой смех. Слегка надтреснутый, немного грубоватый, но бесконечно искренний.

– Я не хотел опозориться перед тобой…

– Ну что за глупости? Мне очень понравилось… даже не так… у меня просто нет слов… Только банальные 'а', 'б', 'в'… Ну кто виноват, что на свете так мало букв и слов, чтобы выразить себя?

– Ты, разумеется. Кто еще у нас в этом мире в ответе за столь Великие дела, кроме тебя единственного, Франс?

– О, не смущай меня. Это дело слишком велико для меня… Я с ним не справился и не собираюсь…

– Ну, знаешь ли. Это на твоей совести – придумать больше слов.

– Хорошо. Тогда на твоей совести эти слова понять.

– Пакт Дьявола и Фауста? Или святой троицы? В смысле, двоицы? Я пойму, разумеется.

Ты еще не заметил? Когда было так, чтобы ты что-то сказал, и я не понял?

– Хм. Где-то ты, безусловно, прав. Ладно, твоя музыка она просто…

Сплендиферальна.

– О… Получить сей комплимент от вас, Мсье Франс…

– Когда ты говоришь с этими французскими интонациями, у меня начинают чесаться руки…

– Чесотка?

– Сомневаюсь. Скорее желание обнять кого-то с летальным исходом.

– Дай угадаю. Монсерат Кобалье?

– Боюсь, ты промахнулся. Голос будет послабее. Звать Эрик.

– Клэптон?

– Что с тобой сегодня, августейший мой? Ты ошибся второй раз подряд. Голосом еще слабее.

– Совсем слабо?

– Никакого голоса.

– Ты?

– Ты.

– Ладно, признаюсь. Да, я конечно не Монсерат Кобалье, но зачем же так? Я понимаю, что это твой способ выражать тоску по мне…

– Ну тебя.

– Разумеется. Меня еще и ну.

– Сыграй мне еще.

Kapitel 11.

Я редко навещаю Николя. Но я искренне люблю его и его детей. Нет, конечно же, это не его родные дети. Но никак иначе не назовешь.

Они его ученики и он их учитель. Пускай всего на час в день. Но это прекрасно.

Мне нравится слушать, как дети играют все лучше и лучше. Как звуки, которые они извлекают, растут и становятся сильнее и сильнее. И как Николя поливает эти нежные ростки своей заботой и любовью.

Он прекрасный учитель и прирожденный педагог. Бывают такие люди, которые с рождения умеют объяснить, ободрить и помочь. Как я жалею, что он не был моим учителем, когда когда-то давно я сражался с нотами и неподражаемыми октавами Баха и Бетховена, которые безжалостно и безразлично сыпались на меня от моей строгой преподавательницы.

Я люблю посидеть в уголке просторной студии моего замечательного друга и послушать его занятия. И поболтать с ним после. В этом мире не хватает святой простоты. Если бы, если бы все было просто как Николя Шонсье!

Мой маленький секрет, мой прекрасный воздыхатель Шопена напомнил мне о не менее прекрасном Николя. Однако я не мог забыть слезы на глазах этого мальчика. Такие прозрачные, наполненные мукой и чистотой. Я подумал тогда, что ему следует учиться у Николя. И я пришел снова послушать его детей и его приятный негромкий голос. О, если только Николя не изменился, я за руку приведу Плачущего Принца к нему! За руку – только так!

Но Принц опережает меня. Я услышал неподражаемого Шопена еще до того как открыл дверь. Я мог отдать голову на отсечение, что этот этюд играют холеные дрессированные пальцы, в то время как печальные глаза цвета нежной сирени едва сдерживают слезы. А я-то думал, почему не слышал его последнее время! Вот он где спрятался! Нашел тебя!

Тихо-тихо открываю дверь и невидимой тенью проскальзываю в студию и приветственно машу Николя рукой. Он кивает мне в ответ. Я сажусь в угол. Впервые я вижу это дитя за роялем. На фоне величественной громады он кажется таким маленьким! Он не видит меня, он играет. О, как обречено он сегодня играет… что случилось?

Николя не останавливает его. Но когда музыка через несколько минут утихает сама, он кладет ему руку на плечо. Спина под волной почти белых волос напрягается, будто в ожидании удара. Но Николя только тихо говорит: -…это был прекрасный этюд, Лоренс. Как все, что ты играл мне до сих пор. Но ему не хватает чувства… ты должен любить то, что играешь, мальчик мой… любить всей душою…

И сдавленное: -…я не могу.

Лоренс, Лоренс, Лоренс. У меня вдруг появилось ощущение, что я стал свидетелем чего-то бесконечно интимного. Настолько интимного, как чужая ошибка, например.

Но уже поздно. Николя поворачивается ко мне.

– Эрик, познакомься это Лоренс. Лоренс, это мсье Розетт. Дирижер оркестра "La melodie du coeur".

Не люблю все эти титулы. Не знаю. Каждый раз, когда их произносят у меня такое ощущение что это не обо мне. Лоренс вздрагивает, понимая, что я пришел не заметно, что я слышал то, что сказал ему Николя. Он вскакивает и оборачивается.

Он видит меня.

Я улыбаюсь ему. Он смотрит на меня. Его губы приоткрыты в бесконечном детском удивлении.

– Мсье Розетт? – повторяет он. Мы с Николя одновременно киваем. -Парижский Оркестр… Моцарт… "Da-Ponte-Opern"…

Такие бессвязные слова, но я понимаю, что он имеет ввиду. Несколько раз мне довелось управлять Парижским Оркестром… В том числе на одном из австрийских фестивалей посвященных Моцарту… О, мой стыд. Я понимаю, что краснею. Но я киваю. Просто потому что нет смысла лгать. -…под моим окном… как я мог… не узнать… – продолжает маленький Лоренс совершенно шокировано. Ну что? Что? Если я дирижировал Парижским Оркестром мне теперь положено по облакам ходить? Ну, в самом деле! Вздыхаю.

– Каждый волен слушать то, что ему по душе.

– Мсье Розетт… – вздох в ответ на мой. Я удивленно смотрю на Лоренса. Его сиреневые глаза смотрят на меня с молящей надеждой. Бедное дитя. Чего же тебе не хватает?

– Да, меня так зовут. – Улыбаюсь ему. – Николя, можно он сыграет мне еще разок? – Николя кивает. Мой щедрый друг. – Лоренс, сыграй мне этот Революционный Этюд еще раз. Шопен в твоем исполнении прекрасен, как я уже убедился на примере Fantasie-Impromptu.

Лоренс смотрит на меня. Если бы всех детей можно было осчастливить просьбой сыграть Шопена, я бы странствовал по миру без устали и умолял бы их об этом. Это теплое золотое простое счастье в его глазах передается и мне. Я улыбаюсь шире.