Николай Климонтович - Мы, значит, армяне, а вы на гобое

Старуха Долманян считала себя армянкой, но, строго говоря, армянкой не была, была по происхождению русской. Однако и думала по-армянски и по-армянски жила. По-русски же только ругалась смачным деревенским матом.

Она была родом из станицы Фиолетовая, в горах за озером Севан, над городком Дилижан, – из старинной станицы армянских молокан, в незапамятные времена высланных из России и расселившихся по Кавказу. Причем – из станичной знати: ее дед был старостой молоканской общины, отец, как водится, по наследству – председателем колхоза.

С ранней юности она ощущала себя белой костью: при простонародном некрасивом деревенском лице все ж таки несла она породу, была в молодости статной, с великолепной фигурой, грудастой и привлекательной девушкой. Росла на особом положении: скажем, никто из молоканской молодежи и помыслить не мог отлучиться вниз, в Дилижан, посмотреть "Чапаева" в клубе, о танцах и говорить нечего. А она, Лена Мамонтова, – пожалуйста. Она была избавлена и от непременных молоканских посиделок по избам, и от пения псалмов, все-таки – председательская дочь, в войну и вовсе все перепуталось, а там она уехала в Ереван и поступила в Политехнический. И остались позади стеклянной чистоты горная речушка Ара, полная темно-полосатой игривой форели, и заросли шиповника на склоне, и мощные дубы на подножье снежных гор, и персиковые сады внизу в долине, и деревенское приволье, и темно-синее горное армянское небо, какого нет в городах, – ее молоканская юность закончилась.

Односельчане не знали, конечно, что уже на втором курсе она вступила в комсомол, как сокурсники не знали, что активистка Леночка – из сектантов; на пятом она вышла замуж за приземистого крепыша армянина Долманяна, тоже из простой хорошей семьи, но – подающего, как она выражалась; после окончания – сразу аспирантура, потом защита кандидатской, работа в институте, к тридцати пяти – она уже доцент; Долманян – заместитель директора крупного завода, потом и директор – правда, заводика поменьше.

Еще дети были маленькими, младшему Артуру семь, дочери Анжелике девять, а чета Долманянов – оба с партийным стажем – уже стала, быть может, не самого высшего разбора, не из тех, конечно, у кого обувная фабричка, или ресторанчики, или цеха, но определенно ереванской знатью. Мадам Долманян вышла в гранд-дамы: ее знали во всех комиссионках, шуб – пять штук, коллекция шляп – шляпы ей шли, уверяли многочисленные поклонники, сервизов десять, в заветной шкатулке – золотишко, серьги и броши, колечки с бриллиантиками хороших карат, дача с розариумом – пятнадцать километров от подъезда до крыльца, квартира трехкомнатная в центре, в доме розового туфа, как положено; у Папы – так назывался муж в семье – "Волга" служебная черная, своя – белая с оленем на капоте, путевки профсоюзные на обе стороны света – в Монголию и в страны народной демократии, однажды даже в Югославии были; сын Артурка – по комсомольской части, дружит с племянником самого, Анжи – девочка некрасивая, в отца, но вышла замуж удачно, в богатую семью: свояк, как он не совсем правильно именовался, то есть отец зятя, – краснодеревщик…

Несчастья обрушились на семью Долманянов вместе с крушением родной коммунистической власти.

Едва отменили коммунистов, у Папы сделался инсульт, знал, что из директоров наверняка погонят, у нового режима после шестидесяти на хлебном месте не засидишься. И Долманян-старший, разбитый параличом, уже не встал. Старуха – она была, впрочем, еще хоть куда, груди торчком, на улицах и молодые оборачивались – не отходила от постели мужа, мыла, подавала судно, – так прошли пять долгих лет, и она-таки состарилась прежде, чем стала вдовой.

Семья хирела. Анжелу бросил муж и подался в Америку, и дочь вернулась к матери. Артуров комсомол приказал долго жить, а Артур уж женился на девочке Нине – с прекрасными миндальными глазами, с темным пухом по кадыку, с большими плоскими ступнями, но из неплохой семьи, родители пять лет жили на Кубе, – родил дочь, пришлось идти работать на производство, хорошо мать в свое время заставила получить диплом в Политехническом.

В Ереване начались перебои со светом и газом, бензина на отцовскую белую "Волгу" не стало, жизнь постепенно из яркой и знатной становилась тусклой и туманной. Многие знакомые уехали – кто за границу, кто в Москву. И, едва похоронив отца, в Москву – пока один, на разведку – уехал и Артур.

Он был парень хваткий, обаятельный, разве что чуть глуповат и чересчур осторожен для того, чтобы открыть свое дело. Но в чужом бизнесе он был куда как кстати: высокий, вальяжный, обходительный. Он враз сделался сначала метрдотелем в ресторане далекого какого-то родственника – в Армении, впрочем, все родственники, – потом менеджером всей армянской ресторанной сети на севере столицы. Второй эмигранткой стала сестра – Артур пристроил ее печь на дому торты для своих заведений.

Поначалу прописаны они были в городе Калуге. Кто-то из новой армянской московской диаспоры обнаружил там лихо берущих милиционеров, и все прописались в этом скромном, тихом городке, оставив на всякий случай и свои родные паспорта. Смысл был в том, что московские милиционеры, натравленные на лиц кавказской национальности, грустнели и вяли, когда натыкались на знойной южной наружности калужан; те, кто посообразительнее, пытались выяснить: а что, собственно, им, обитателям города Калуги, нужно в нашей столице? На этот случай Артур носил какое-то время, пока не освоился, билет на электричку – просроченный, правда, но отчаявшимся получить куш ментам лень было рассматривать на просвет неразборчивые следы компостера… Потом Артур, раскрутившись и кое-что призаняв, купил двухкомнатную квартиру в пятиэтажке на Войковской – до работы пешком, и семейство, в котором было уже две дочери и маленький сын, переехало к нему из Еревана. А еще через год кто-то из знакомых армян, по загородному строительству, подсказал ему выкупить секцию в коттедже под Звенигородом, и Артур был первым покупателем, причем с местным начальством, которое этот коттедж и продавало налево -теоретически он был построен для работников местного хозяйства, но тем и в халупах было хорошо, – удачно сговорился и заплатил вполовину меньше, чем следующие покупатели, а именно – супруги Птицыны.

Старуха мать была срочно выписана из Еревана. Она и так безобразно долго там засиделась, соседи уж стали судачить, какой плохой у нее сын – бросил мать и уехал в Россию, и старухе Долманян было глаз не поднять. Потому как на Кавказе так не поступают, уважение к старшим – первое дело. Но она-то знала, что Артур у нее – золото, тот и впрямь был примерным сыном.